Седой Кавказ

Ибрагимов Канта

Суббота – день посещений, Самбиеву впервые позволено спуститься в фойе первого этажа. Он без труда узнал в толпе земляка: выше среднего роста, плотный, лет сорока, смуглый, с усами; прилично одет и абсолютно не напоминает несчастного шабашника, скорее – удачливого кооператора.

Первая встреча без эмоций, не долгая, с массой благодарностей со стороны Арзо. На следующий день Самбиев не без помощи Ансара покидает здание больницы и на «Жигулях» доставляется в дом земляка. После почти полутора лет жизни в казенных помещениях маленькая квартира воспринимается как блаженство, уют и родной очаг.

Кухонный стол густо накрыт разнообразными, русскими и кавказскими

блюдами. Бутылка водки на столе и еще с пол-ящика в углу. Такая же, как Ансар, щедро сбитая, высокая, в возрасте Арзо женщина суетится вокруг стола. Судя по косынке – это не простое сожительство, а что-то серьезное, и весьма может быть, косынка повязана к приходу Арзо. Так оно и оказалось: после двух-трех рюмок Ансар говорит, что у него две жены: чеченка с четырьмя детьми в Чечне и Нина с сыном здесь. Русская о чеченке знает все и даже видела фотографию; чеченка о русской – ничего, но наверняка догадывается, и Ансар побаивается, что из-за его задержки с отъездом на Кавказ чеченка может сама с ревизией нагрянуть и тогда скандала не избежать! А не уезжает он на зиму домой из-за финансовой проблемы.

– Ты понимаешь, – эмоционально рассказывает Ансар, – никогда прежде проблем не было. А в этом году старая экономист на пенсию ушла, какая-то девчонка появилась, вчерашняя студентка, никак наряды не утверждает. Говорит о каких-то нормах, расценках, разрядах. Сучка! Сама ничего не понимает, а от нас что-то требует. Я десять лет здесь шабашничаю и никогда такого не было. Да и новый председатель Кузьиванов – трус, не может цыкнуть на девчонку. Правда, он тоже новый, ничего не соображает, хотя и мой друг. Вот и зимую я здесь… Не знаем, что с ней делать, никого не слушается, даже отца, бригадира колхоза… Я к ней и так и эдак, – на чеченском говорит Ансар, поэтому при жене вольно, – а она никак… А красивая, стерва! Я ей такие духи предлагал, в Тюмень прокатиться приглашал – будто не слышит… Молода еще. После Москвы позу корчит, а годика два-три в этом тупике проживет – по-другому завоет!

Глубокой ночью в больнице Самбиев проснулся от нестерпимой жажды. Взахлеб опорожнил полбутылки минеральной, стало слегка тошнить, голова побаливала, однако на душе как-то тепло, приятно от истекшего дня. Он с радостью вспоминает домашний уют, щедрый стол, гражданскую, свободную жизнь, смакует в памяти все детали и разговоры. Вновь он тянется к остатку минеральной, ему жалко Ансара из-за проблем с расчетом. И тут, он чуть не подавился – ведь проблема с экономистом и с нарядами, а он кто? На этих нарядах, расценках, нормах «собаку съел», до сих пор многое наизусть помнит, даже сейчас заполночь, после пьянки.

Утром из ординаторской Арзо звонит Нине, работающей на почте, где и познакомился с ней Ансар, и просит передать мужу, чтобы срочно к нему зашел. Он улыбается, вспомнив, как земляк накануне рассказывал, что его жена-чеченка тоже пользуется этой связью и, будучи с Ниной не один год по телефону знакомой, передает через нее все, что угодно, и даже ругательства. И как бы жена-чеченка ни ругалась на мужа, она обязательно сердечно благодарит Нину, говорит, что она хорошая и порядочная женщина. Кстати, того же мнения придерживается и Арзо. Хоть и знаком с ней менее суток, он ощутил ее кротость, доброту и безоглядную любовь к Ансару.

В понедельник земляк не появился, зато был участковый, сообщил, что по сведениям врачей, в пятницу Самбиева выписывают, за ним из Столбища приедет колесный трактор. От одного упоминания Столбища и комендатуры, Самбиеву плохо; хочется вновь болеть, высчитывая дни, когда

дежурит симпатичная, но недоступная медсестра Вера.

Только во вторник вечером появляется земляк, к идее Самбиева относится снисходительно, твердит, что это бессмысленно, нереально, и вообще он не верит в компетентность чеченцев, ибо на Родине – взяточничество, бардак, подкуп. Арзо задет за живое, вновь и вновь с раздражением в голосе умоляет и под конец требует принести ему наряды.

Через полчаса Ансар возвращается. Пролистав несколько страниц, Арзо начинает хохотать.

– Да за такие наряды если не пятнадцать, то лет десять все вы должны получить! – восклицает он.

– Что ты городишь?! – возмущается бригадир шабашников. – Я десять лет их из года в год переписываю, и другие бригады так же пишут, и до нас так же писали, и все ничего. А эта новенькая стерва всем жизнь испортила.

– Так что, у вас здесь ревизий и проверок не бывает?

– Какие проверки? На весь район один прокурор, он же судья, и с десяток милиционеров. Русские у себя дома и что хотят – то и делают. И правильно делают.

После недолгих консультаций Ансар поверил Самбиеву, тоже загорелся надеждой и на следующее утро явился с чистыми бланками нарядов, калькулятором, со справочниками по тарификации, с проектно-сметной документацией. Из регистратуры Самбиев связался с прорабом колхоза для выяснения некоторых нюансов. Прораб то ли в тяжелом похмелье, то ли по телефону говорить не умеет, а скорее и то и другое. В трубке вместо толковых пояснений, одни «ага», «не», «пойдет», ну, и конечно, их связуют нелексиконные, тоже лаконичные, с чувством, фразы.

Двое суток – днем в палате, ночью в коридоре, тратя на сон только по четыре часа, трудится Самбиев. От соприкосновения с прошлым получает заряд сил и одухотворение – на абсолютно законных основаниях, в строгом соответствии с проектно-сметной документацией, с выпиской всех видов требуемых работ, с соблюдением узаконенных норм времени, труда, объемов, с тарификацией разрядов и расценок, с утверждением объемов работ и приложением актов приемкой комиссии – итог готов. И причитающаяся сумма по сдельно-премиальной форме оплаты не пятьдесят шесть тысяч, как ранее, а семьдесят три, и Самбиев запросто мог ее довести до восьмидесяти, но Ансар и прораб сдерживают его щедрость.

В пятницу в полдень участковый вручил Самбиева промасленному, помятому трактористу, от которого за версту разило соляркой, бражкой и табаком, а Самбиев вручил земляку кипу бумаг с калькулятором.

На двое суток пира в комендатуре хватило закусок Нины, всего на полчаса хватило выпивки Ансара, (Тыква многое прибрал в виде контрибуции), а потом вновь затосковал Самбиев, жутко плохо ему, хочется вновь заболеть, но теперь не простудишься – иные печали. Еще на одного человека сократившиеся «вольно-невольные» перебазировались из огромной, холодной казармы на первый этаж, в маленькую каморку, бывшую каптерку. И теперь, спасаясь, ютятся они в помещении без окон, оттого не холодно, только смрад так густ в спертом воздухе, что в первые ночи, Арзо, задыхаясь, выбегает в проветриваемый со всех сторон, страшный во мраке коридор. Отдышавшись, прозябнув, возвращается, и всю длинную, гнетущую ночь, в полудреме, в полном кошмаре ворочается, соузников расталкивает, их сонный треп и дыхание слушает, до крови укусы клопов расчесывает. А дни короткие, тусклые. От нечего делать сядет у неразбитого окна в огромной казарме, и с азартом охотника выискивает блох в многочисленных швах одежды, и по ходу поражается белизне и обильности их личинок.