Сегодня и вчера
Шрифт:
— Но и не так мало, Алеша. Посмотри.
Теперь Руфина указала на воду, где была видна гора, дорога и берега. По дороге шла Ийя. Ее ни с кем нельзя было спутать.
— Что ты этим хочешь сказать, Руфа?
Вместо ответа Руфина нагнулась, взяла с плотины горсть гальки и бросила ее в воду. Изображения в воде пропали.
— Как хочешь, так и понимай.
Они молча стали ждать Ийю. Они думали о ней. И каждый свое.
Руфина старалась и не могла понять, в чем сила Ийи, этой «тонкошеей гусеницы», этой писклявой
Что может привлекать к ней Алексея? Какие чары? Что дозволяет ей так уверенно ходить по земле? Будто за нею неотразимое могущество красоты или у нее на руке не простое колечко с грошовым алмазиком, а перстень-талисман… Иногда Руфине кажется, что Ийя может заставить Алешу сделать все, что она захочет. И не приказывая, а как-бы между прочим… Достаточно движения одной ее брови, как он готов исполнить любое ее желание.
Откуда в Ийе такая непринужденность в поступках и в отношениях со всеми — с нею и с Алексеем? Она ему как равная равному может сказать: «Ты устал от зачетов и работы. Завтра мы поедем к истоку на лодке». И она будет грести сама, не позволив ему даже прикоснуться к веслу. Для этого нужны не такие руки. Даже руки Руфины и то бы не могли так долго грести веслами.
И вот она уже подходит. Алеша почему-то смущен. Он будто в чем-то виноват перед Ийей.
— Я так и знала, что ты дождешься меня на плотине, — сказала Ийя, обратившись к Алексею. А потом к Руфине, — Тебе так идет это платье.
Руфина почувствовала себя куда более неловко, чем Капа, подносившая сегодня Сереже букетик фиалок. И то, что казалось таким предрешенным, исчезло. Исчезло, как отражение в воде.
Алеше хотелось сказать Ийе, что он ее искал и не нашел. И он сказал:
— После последнего танца я потерял тебя… Ты извини…
— Да будет тебе, Алеша. Меня так легко потерять, — сказала она, вкладывая в эти слова двойной смысл. — Мне тебя потерять невозможно, — снова прибегла она к двойному звучанию фразы и объяснила ее для Руфины. — Он всегда на виду. И его легко найти.
— Кому как… — задумчиво ответила Руфина, понимавшая, о чем идет речь. — Во всяком случае, ты его нашла, и он должен тебя проводить. Трамваи уже не ходят.
— Ну конечно, — обрадовался Алеша, — я тебя обязательно провожу!.
— Это будет очень любезно с твоей стороны. Сегодня я как никогда нуждаюсь в том, чтобы ты проводил меня.
— И! Что с тобой, И?.. Почему именно сегодня?
— Алеша! — решила Ийя рассеять подозрения. — Я никогда так поздно не возвращалась домой. Почти километр лесом… Пусть я не из трусливых, но…
— Да-да… Я понял, я понял… Сейчас мы проводим Руфину, а потом я провожу тебя, И.
И?..
Так никто не называл Ийю. По крайней мере Руфина не предполагала, что так можно кого-то называть. В этом имени — И — какая-то близость и, во всяком случае, теплота.
Они
XI
Проводив Руфину до ворот, еще раз поздравив ее с окончанием школы, Ийя и Алексей пошли дальше по спящему городу.
Сначала они шли молча. Алексей чувствовал себя неловко. Ему хотелось объяснить Ийе, что сегодня, совершенно для него неожиданно, Руфина предстала в новом свете, и этот свет, кажется, ослепил его, но сейчас вернулось нормальное зрение, и он готов раскаяться в своем мимолетном ослеплении.
— И! — начал он. — Я никогда ничего не скрывал от тебя. Я говорил с тобой, как с самим собой. Ты будто была моим дневником…
Ийя была готова к разговору. Она ясно представляла покаянное и самобичующее объяснение Алеши. И ей казалось, что она слушает повторение сказанного им, когда они шли молча.
— Алеша, не надо усложнять простого и обычного.
— Да нет. И, все это не так просто, как я думал. Мне нужно сказать тебе очень много, хотя я и знаю, что не сумею сказать всего, что хочется. У меня никогда не хватало слов…
— Тогда, Алеша, дай мне сказать за тебя. У меня хватит слов и сил…
— Ийя! — перебил ее Алексей. — Ты берешься говорить и решать за меня. Как будто тебе известно все и ты обладаешь какой-то волшебной способностью читать чужие мысли.
— Мне кажется, обладаю. Ведь я же выросла в лесу, в доме старого лесничего, которого, как ты знаешь, прозвали Чертознаем. Значит, и внучка у такого деда должна быть хоть немножечко да чертознайкой. Ведь я же завела тебя в лес и, заворожив там, заставила поверить, будто я тоже красива и будто меня можно без памяти любить и называть «первой, единственной и неповторимой»…
— И я теперь могу повторить это, И!
— И повтори…
Они уже давно миновали город. Прошли мимо поперечной лесной просеки, упирающейся в старый дом лесничества, где жила Ийя, и пошли далее по просеке, ведущей к знакомому Малиновому распадку.
Буйно цвела калина. Ее пьянящие ароматы куда сильнее черемуховых. Предутренний лес тих. Дневные птицы еще спали в своих гнездах, а ночные попрятались в свои темные убежища.
В гулком лесу голос Ийи зазвенел еще тоньше.
Они вскоре оказались в Малиновом распадке.
Заросли дикой малины были так густы, что, затерявшись в них, можно было спрятаться даже от луны. Бледная-бледная, она таяла над Ийей в светлеющем небе.
Сейчас можно прибегать к сотням самых различных иносказаний… Робкие цветы малины могли бы с восхищением пересказать, как прекрасно было утро, какой шепот слышали они, как радостно было им видеть ее глаза, устремленные в небо, и его слезы, сверкавшие ярче росы.