Сегодня и вчера
Шрифт:
На заводском пруду визг купающейся детворы.
Многие десятиклассники-выпускники уже работают на заводе, другие готовятся к экзаменам в вузы, третьи устроили себе последние каникулы, чтобы в школьный день, первого сентября, выйти на работу. Руфина тоже придет на станкостроительный завод в этот день. Ее зачислили сверловщицей на многошпиндельный полуавтомат «АВЕ».
У полуавтомата «АВЕ» Руфина не окажется новичком. Еще в школьных мастерских, при сдаче проб на этом станке, она удивила квалификационную комиссию четкостью и быстротой работы. В тот день это сочли всего лишь счастливой удачей. Случается, что
Руфина и тогда могла получить лучший разряд сверловщика. Но комиссия есть комиссия. Кто-то усомнился: как можно девчонку-десятиклассницу приравнивать к сверловщикам, проработавшим не один год… Нереально… Непедагогично… И пошло и поехало, — мало ли есть готовых слов и формулировок, перед которыми бледнеет сама истина…
Главный инженер завода, Николай Олимпиевич, и не предполагал, во что выльется эта новая встреча Руфины и станка конструкции Алексея Векшегонова. Он видел в этой встрече нечто символически-романтическое, но не более.
Руфина пришла к станку «АВЕ» как к хорошему, давнему, доброму и послушному знакомцу. Это же для нее не просто станина, валы, шестерни, шпиндели и сверла. Вспомните, как говорил Алексей Векшегонов о машинах, называя их воплощением в металле человеческого разума. Как же она могла не знать, не изучить, не освоить это Алешино, а следовательно, и почти ее детище? Об этом не так просто рассказать. Конечно, Николай Олимпиевич мог бы изложить нам все тонкости, и мы с удовольствием послушали бы его, если б не задержались и без того так долго на сложных и лирических «взаимоотношениях» станка и станочницы, хотя мы и оправдываем эти излишние подробности, потому что они объясняют нам то, что без них может показаться неожиданным.
Всякие детали — в станке ли, в повествовании ли — должны знать свое место. У всякого колеса в механизме жизни свое вращение.
У Алеши было три вращения: цеховое, учебное и ночное — изобретательское. Все остальное жило само по себе и помимо него.
Мать Алеши, Любовь Степановна, и мать Руфины, Анна Васильевна, не напоминали ему об Ийе. Они сделали вид, что не заметили ее отъезда. Как будто Ийи вовсе и не было. А если и была, то прошла, как проходит одинокая тучка в июле, обронив крупные дождевые капли, которые тотчас же высыхают.
Руфина часто забегала к Векшегоновым. За перцем-горошком, за выкройкой. За семенами редиски для второго посева. Мало ли причин, чтобы зайти к соседям, живущим на одной улице. Если что-то взял, нужно вернуть. Опять не зря человек пришел.
Алексей приветливо встречал Руфину. Она же, в конце концов, ни в чем не виновата. Скорее уж он должен винить себя. Она и теперь не перестает нравиться ему.
А что сделаешь, если ею любуются все… Нельзя же ему стать исключением, наперекор другим и наперекор себе. К: тому же загар так украсил ее. И летние сарафаны, которые нельзя запретить носить никому, тоже выполняли какую-то возложенную на них миссию. Особенно сшитые из тонкой материи.
Может быть, и не преднамеренно, а случайно, но все било по одной цели.
Однажды Руфина, разговаривая с матерью Алексея о какой-то расстроившейся свадьбе, громко сказала:
— Если бы любила, так не уехала бы. Не бросила бы его. Значит, не было у нее к нему настоящего чувства.
Алеша слышал их разговор, сидя в своей
— Именно, Руфочка. Для некоторых нынче сход-расход — как танец сплясать. Взять ту же глазастую Лидочку Сперанскую…
А может быть, ничто не случалось зря и напрасно. Может быть, все, не сговариваясь, хотели, чтобы торжествовало разумное… И как знать, прав ли он, сопротивляясь большинству и, может быть, самому себе…
Как-то вернувшись домой с завода, Алексей был встречен криками «ура». У Романа Ивановича Векшегонова и у Андрея Андреевича Дулесова «счастливо совпали» отгульные дни: Они были отмечены большим рыбным пирогом.
Коли все за столом, как не сесть. Можно обидеть гостей.
— Все парами сидят, и ты, Алексей Романович, парой садись. — Дулесов предложил Алексею стул рядом с Руфиной.
Подали пирог. Внесли его на доске. Покрытый полотенцами. Горячий, дымящийся.
Заново налили графин с нежно-зеленой настойкой на смородиновых почках. С весны настаивалась. Налили всем. И вдруг, ни с того ни с сего, Роман Иванович, ни к кому не обращаясь, спросил:
— А не горька ли смородиновая?
Алексею показалось это недозволенным вмешательством в его чувства, в его жизнь.
— Кажется, нет, папа, — по-дедовски твердо отчеканил он и, повернувшись к Руфе, произнес: — За счастливое начало твоей работы на нашем заводе.
— Спасибо, Алеша, — ответила Руфина и совсем как сестра поцеловала его в щеку.
Этого будто никто не заметил. Анна Васильевна присоединилась к тосту Алексея:
— Работа — это самое главное, а все остальное рано или, поздно придет само собой.
И Алексей понимал, что «все остальное рано или поздно придет само собой», как приходит пора получения паспорта, первый трудовой день, первая получка… И от «всего остального» никуда не уйдешь.
Руфина сидит рядом с ним, самоуверенная, непоколебимая. И снова кажется, будто все обсуждено, решено и принято. И лишь он, простак, как безумный подсолнечник за окном в палисаднике, не знает, что его сорвут.
От Ийи ни письма, ни сторонней весточки. Она будто канула в воду. Канула, но сидит за ним и Руфиной.
А зачем? По какому праву?
Ведь если разбирать по большому объективному счету его отношения с Ийей, то Алексея никак нельзя назвать обольстителем, обманщиком или кем-нибудь в этом роде. Ийя как-то сама сказала ему, что инициатива всегда была в ее руках. Она первой поцеловала его. И если у него, кроме-большой дружбы, уважения к ее уму, воле, трудолюбию, были к ней и другие чувства, то в этих других чувствах первой скрипкой было его непротивление. Он делал все так, как хотелось ей. Он всегда, был счастлив, когда мог доставить радость другим. Конечно, и она дарила ему немало радостей, но все же он был всегда «во-вторых», а она «во-первых». А коли это так, то за что же он, должен казнить себя и оставаться верный неизвестно чему? Ийя, кажется, очень просто смотрела на их отношения. И она так же просто порвала их, а затем уехала. Значит, чувства были не столь сильны. И, в конце концов, если уж на то пошло, Алексей жалел Ийю, на которую никто не обращал даже внимания. И за это, изволите ли видеть, он должен не жалеть себя… Не жалеть и другого человека — Руфину. Весь город знает, что она влюблена в него. Нужно как-то посчитаться с ней.