Сегодня – позавчера
Шрифт:
— Надо проверить, — сказал Леший, опуская трофейный бинокль.
— Но не ты. Бородач пойдёт. Он в гражданке. И я пойду. Дай мне одного «лешего». Остальные — здесь. Прикроете. Давай, Бородач. Обойди лесом, по дороге выйдешь. Оружие с собой можешь взять. А мы отсюда пойдём. Алёш, помоги эту надгробную плиту снять.
Леший помог мне выбраться из «доспеха», я надел «лешего» и мы пошли низинками, кустами к хутору. Потом — вдоль жердевых заборов, через стоящий в снегу чёрный бурьян, малинником.
—
Голос шёл откуда-то радом, но сверху. Чердак! Я кивнул «лешему» на дальний угол дома.
— Человек идёт. Не стреляй! — ответил голос Родионыча.
— Вижу, что не собака. Оружие на землю положь. Клади, я сказал, стреляю!
— Ладно, ладно. Положил. Дальше что?
— Ты кто такой?
— Сначала сам представься.
— Ты что такой дерзкий?
О! Другой голос, с другого дома, но не сверху.
— Время такое, — голос Бородача нисколько не изменился, хотя второй оказался у него за спиной.
— Отвечай, кто такой?! Полицай?
— Обижаешь, товарищ боец. Лесник я. Александр Родионович Бородач. От медведя иду. Шило ищу.
— С чего ты взял, что шило твоё здесь?
— Тут товарищи меня ждать должны.
— Тут мы теперь. И как имена твоих товарищей?
— Я же сказал, от Медведя я иду. Шило ищу. Шило раньше у Ё-комбата было, потом у Медведя. Теперь здесь.
Молодец, дед. Ничего не забыл. Для чужих всё это звучит нелепицей, но свои должны понять.
— Погоди-ка, мужик. Спиваков, ты его хорошо видишь?
— Как пятиалтынный!
— Ну-ка, дед, с этого места поподробнее!
— Сначала сами представьтесь.
— Старший сержант Буркин. Вторая рота отдельного истребительного батальона. Где Медведь?
— Э-э, мил человек! Погодь! Ты меня проверил, теперь я тебя проверю. Гвоздь — командир первой роты?
— Нет. Шило на первой роте. Ну, как? Не поймал меня? А теперь продолжи песенку:
Хорошо живёт на свете Вини Пух Оттого поёт он эти песни вслух И не важно, чем он занят, Если…— Если он худеть не станет, а он уже охудел и очень злой! — рявкнул я (правда, в слове «худеть» заменил одну букву) почти на ухо сержанту, выхватывая его МП из его рук.
— Не наигрались в конспирацию, придурки? Мухой зови командование! Я — Медведь! И если не поторопишься — лицо обглодаю! У нас на хвосте немцы висят, мы неделю не жрамши, трое суток без сна, как зайцы, по лесам бегаем. Или ты бежишь за командиром, или я тобой начну ужин.
Буркин побледнел, его ноги подкосились, но волшебный пендель под зад быстро привёл его в себя, придал направление и необходимое ускорение. Он вылетел на улицу, чуть
— Спиваков! Медведь! Они пришли! Сообщай!
Над крышей дома, на чердаке которого прятался Спиваков, взметнулась жердь с привязанным красным флажком. Над опушкой леса, над деревьями — ещё один.
— Они скоро будут! — радостно сообщил Буркин, — мы уже давно ждём. Так вы и есть Медведь?
— Нет, блин, домовёнок Кузя я, — ответил я ему, поднёс рацию ко рту, — Леший, это свои.
— Я уже понял. Мы идём.
— Это рация? Такая маленькая? Откуда?
— Из пещеры Аладдина. Трофеи.
Буркин пожирал меня глазами, но у меня стремительно садились батарейки. Я забрёл в ближайший дом, рухнул на лавку. Уснул раньше, чем голова коснулась дерева.
— Витя, Вить! Вставай. Надо, Вить!
Какого хрена! Чего они опять меня тормошат! И чего зовут какого-то Витю?
У-ух! Ё! Это же я — Витя. Надо, Федя, надо!
Я открыл глаза. С трудом, но открыл.
— Шило!
Наверное, я расплылся в идиотской улыбке. Семёнов вдруг меня схватил, обнял. Я обнял его.
— А мы уже думали — всё! Не прорвётесь. А я говорил! Я говорил — Медведя уже несколько раз хоронили, а он возвращается и возвращается! Я так рад, Вить!
— Так, Володя, отставить лирику! Докладывай!
— Засаду организовываем на ваш «хвост».
— Леший?
— Ага. Всё обстоятельно доложил, срубился. Я твоих не бужу, сами управимся.
— Сколько у тебя людей?
— Почти двести.
— Что? Откуда?
— Прибиваются потихоньку. Хоть и потеряли много, но стало даже больше. У Херсонова вообще целый батальон — больше пяти сотен. Мы тут на подпольщиков вышли, связь налажена. Они нам закладки с оружием и провизией показали, мы их поручения выполняем. Мы тут партизаним помаленьку. На лагерь военнопленных напали опять. Много народу освободили. И местные присоединяются. Окруженцы. Вместе-то оно повеселее. Немцы в этот район уже и носа не кажут.
— Это, конечно, хорошо, но не очень. Что там с засадой?
— Ну, так, пошли!
Наши преследователи споро шли прямо по нашему следу. Мы им устроили «алаверды» — засаду у реки. Только людей у нас было больше. И связь, теперь, была лучше. Шило вообще был в восторге от раций.
Три раза щёлкнула рация.
— Всё нормально. Никуда они не делись, — обрадовался я. Над тропой, протоптанной нами, высоко на дереве прятался Василий с непроизносимой фамилией. Просто Вася. Он был из чукч или ещё какого таёжного народа. Лес для него — что для нас наша квартира. По деревьям лазал лучше, чем ходил по земле. Это он щёлкал, увидев врага. Только он мог так высоко залезть и так спрятаться на дереве.