Сегодня-позавчера

Храмов В И

А это что за растрепанное чудо бежит, размахивая ящиком патронов, как пустой обувной коробкой? Библиотекарь. Окликаю его, сворачивает, падает рядом, дышит, как рыба на льду.

– И куда мы так спешим?

– Я думал, убили вас, - задыхаясь, выговаривает мой напарник. Пот катится по его лицу, запотевшие линзы очков сползли на кончик носа.

– И чем бы ты помог?

– А если бы ранили?

– А если бы тебя ранили - в полный рост бежал же?

– Я... Я о себе не подумал, - удивлённо говорит он, ложиться на спину, начинает тереть очки грязным платком.

–

А испугаться ты тоже забыл?

– Да, как-то не страшно стало, - улыбнулся он простодушной улыбкой, нацепил оптику обратно на нос, - А вы, так - всегда?

– Что - всегда?
– не понял я. Как-то утерял нить разговора, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Не боитесь?

– Всегда боюсь. Постоянно. Но, смотря чего и когда. Потому и живу.

– Когда мне страшно, вам - нет.

– Я не боюсь того, чего боишься ты, - покачал головой я. Вроде, отпустило меня.

– Как мне перестать бояться? Я - ненавижу себя, но не могу ничего с собой поделать. Тело - не слушается. Слабость прямо. В руках, ногах, животе, - промямлил Сашка.

– Начни с основ. С основного.

– А что основное?

– Перестань врать. Хотя бы самому себе.

– И как это связано?
– удивился он.

– Не будешь врать - увидишь правду. Поймёшь, что то, чего ты боишься - такая мелкая чушь, что не стоит она того.

– Да? Я и так не вру. Всегда. Только правду говорю.

– Не заметил. Только правду? Твоя жена - шлюха, - твердо сказал я ему, наблюдая за его реакцией.

И он кинулся на меня с кулаками. Этот телок. Мог я его вырубить в тот же миг. Нет. Я его не вырубил, но бить - стал. Самые болезненные удары, по самым чувствительным местам. Бил сильно, но аккуратно. Чтобы он не терял сознания, чтобы чувствовал всё. Всю полноту моих чувств к нему. Не поднимая головы над буртом земли, выброшенной взрывом из воронки.

Сопротивляться он перестал почти сразу. Только лежал, скулил от обиды и боли.

Плюнул, забрал свой ППШ, что передал ему после получения ДП-42, ныне почившего в бозе. Пошёл догонять своих, второй взвод, что застряли в очередной раз, в очередной вялой атаке.

Ротный сидел на земле, привалившись спиной к полуобвалившейся стене глинобитной мазанке. Оказывается, не только на Украине так строили. Ротный, оскалившись, с каким-то остервенением набивал патроны в рожок магазина ППС.

– Где пулемёт?
– рыкнул он на меня.

– Тю-тю пулемёт, - развел я руками, - сам едва спасся.

– Лучше бы ты пулемёт спас!

Я рот разинул, но, захлопнул. С его точки зрения - пулемёт ценнее жизни бойца. И, так и есть. Без пулемёта - тут бойцов ляжет ещё много. Может быть, вся рота.

Обогнул бочкообразное тело одного из Бульдогов, выглянул. М-да! Прячусь обратно за широкую спину Бульдога.

Понятно, почему ротный в таком состоянии. Заперли нас. Улица насквозь простреливалась пулемётом и последней пушечкой румын. Все дома, сараи, укрытия вспыхивают выстрелами солдат противника. Много их. Больше, чем нас. И нам - ни вперёд, ни назад.

– Может, ход конём?
– спрашиваю я. Так, ненароком. Как будто сам у себя.

– Через болото -

не пройти!
– ротный стучит снаряжённым магазином по ствольной коробке автомата, прячет магазин в разгрузку, - посылал отделение Уварова. Двоих потеряли. Воды - где по колено, где по грудь. А на выходе - пулемёт. Лупит на шевеление камыша.

Ага, ход конём - не выйдет. А через балки - вообще до вечера будешь продираться. А если и там - пулемёт?

Взял у ротного горсть патронов, тоже стал набивать барабан. На автомате, не глядя. Смотрел я на колышущееся море камыша. Мостушки. Рыбалка, наверное, хорошая в этом пруду. Чижики головами кивают на ветру.

– Чижики эти в детстве поджигали. Дымят они - знатно, - сказал я, вспомнив, но тут же подскочил, рассыпав патроны: - Командир, давай дымовую завесу сделаем!

Он, молча, внимательно смотрел на меня, послюнявил палец, поднял над головой. Понюхал ветер, молча, сунул мне коробок спичек и булькнувшую флягу:

– Чиздуй! С глаз моих! Задолбал! И вообще, ты чё припёрся? Я тебя вызывал? Сгинь! Нах! Тьфу!

Пнул меня, отвернулся, стал перестреливаться с солдатами противника на той стороне улицы.

Бульдоги проводили меня насмешливыми взглядами.

Пруд, тянущийся червяком от села в степь, был покрыт синюшным льдом, присыпанным снегом. Лёд ломался руками, куда там выдержать вес человека! И было тут ширины метров 15-18, но ледяная вода, на той стороне - пулемёт. А если мористее?

– Лошадь, тут остаёшься, - говорю я библиотекарю. Он смешно смотрится - нос распух, в ноздри запиханы скрученные из ваты тампоны, очки - опять потные.

Открутил крышку фляги. Поморщился. Спирт. Горит, но плохо. Быстро и не жарко. Начинаю раздеваться. До исподнего. Потом перепоясываюсь поясом, запихиваю за ремень нож, две гранаты, вешаю флягу, спички в зубы.

А холодно! Ноги судорогой сводит стоять босым на снегу. Библиотекарь смотрит на меня огромными глазами, зябко ежится.

– Не ссы, Лошадь! Такое дерьмо, как я - в воде не тонет и в огне - не горит. Иех-ха!

Ломаю лёд, вхожу в воду. А-а-а-а! Холодная-то какая! А мне - на ту сторону надо! Подожди, зачем? Заросли же равномерно покрывают весь пруд, особо густо - на берегах.

– Слышь, Лошадь, по ходу, ты поджигателем будешь. Валишь эту солому снопами, поливаешь спиртом и поджигаешь! Не зевай - на таком ветру спирт мигом выветриться. Тут поджёг - дальше идёшь вдоль берега. И вот ещё - если хоть глоток спирта выжрешь - я тебе зубы через выхлопное отверстие повырываю! Понял меня? Отвечай?

– Понял! Всё сделаю!

– Так, делай, Лошадь! Что ты ждёшь?

Как только библиотекарь стал валить камыши, застучал пулемёт. Я рухнул прямо в воду. С головой. Ёкарный бабай! Твою дивизию! Холодрыга! Твою душу за ногу! Обжигающая, парализующая ледяная вода.

И автомат мой нырнул со мной, и гранаты.

А камыши стали разгораться, чадить. Подгоняя меня. Вот уж, верно, нет ничего хуже, чем пожар на воде. Стал проламываться сквозь лёд, толкая сводимое судорогой тело всё глубже в воду. То и дело ныряя с головой от жужжащих пуль.