Сегодня-позавчера
Шрифт:
Он поперхнулся, налился краской, вытаращил глаза, сдерживая кашель. Справился с кашлем, с гневом в бараньих глазах буркнул:
– Тебе чё? Ты мне кто? Исповедник? Нахпшёл!
Я пожал плечами. Что и требовалось доказать.
Он схватил меня за грудки, выдохнул сивушным вонизмом в лицо:
– Ротному стуканёшь - порешу!
Я боднул его каской в нос. Когда он отшатнулся, пнул в грудь:
– Ещё раз тронешь меня - зарежу, как свинью! Пьянь тупорылая! Ты мне на кол не упал - сдавать тебя. Сам сдохнешь. Пьяные в бою - не живут.
– А я - живу! Год уже
– Рад за тебя. Ещё раз повторяю - я тебе не телок! Тронешь хоть пальцев - вот так сделаю!
– я указал ему на филиал скотобойни под ногами, - Усёк? Или тебе, барану, в печень постучать?
Он не ответил, отвернулся. Теперь надо за тылами приглядывать, чтобы в спину не прилетело.
Не сдержался. Жалею. Бывает. Слишком меня выбили из "роли" улёт в заоблачные дали размышлизмов и сделанное открытие. Слишком вывел из себя переход от возвышенного образа будущего Человека к этому скотине в человеческом обличии. Как вот с ними строить коммунизм Царствия Небесного? Для кого строить? Для них?
– Зря ты так, - сказал мне один из бойцов, что как раз к нашей перебранке доползли.
– Сам виноват! Он первый и начал.
– Зря. Немтырь - он нормальный. Чудной, но нормальный. Не поймёт тебя народ.
Ну, вот. Неприятие. Непонимание. Чуть приоткрылся, чуть не сдержался - уже агрессия, отрицание. Сам понимаю - зря. Не сдержался, к сожалению. Забылся, что я - никто. Не тот разудалый Медведь. А - никто. Слишком долго я был расторможенным Кузьминым. Привык, что мне всё сходило с рук. Удобно быть безпридельщиком, когда тебе терять - нечего, а крыша у тебя даже не ментовская, а НКВД Лаврентия Павловича Берии - мегаструктура. Надо отвыкать. Переучиваться. И перестать отвлекаться. "Улетать". Иначе можно вернуться в дырявое тело. Царствие Небесное. Забудь, нах! Блажь это. Блажь. Никому ни на что не нужное пустое умозрительное, утопичное мозгодрочилово. Путь в пропасть? А это когда? О-о! На мой век хватит! А там - хоть трава не расти!
***
– А-а-а-а!
Это началась новая атака штрафной роты. Бойцы побежали в ход сообщения, Шестаков выставил пулемёт на бруствер окопа, стал сосредоточённо долбить в сторону противника. Я подавал ему коробки магазинов. Ужасное неудобство - половина магазинов была на 20 патронов. А что такое 20 патронов для пулемёта? А перезаряжать как неудобно - высоко. Или пулемёт опускай, теряя из виду противника, или сам высовывайся, рискуя получить свинцовый приветик. Гуано, а не пулемёт. Да и тяжеловат он для ручного пулемёта. ДТ, всё же, мне больше нравиться. Хотя, там тоже с этаким блином - не всё радужно.
– Менять позицию пора!
– крикнул я Шестакову, когда разорвались мины по бокам от меня. Одна справа, другая - слева. Немтырь отмахнулся от меня плёчом, как от назойливой мухи, дёрнул ногой, чтобы пнуть, но я не дал ему шанса испытать удовлетворение - убрал себя с линии удара.
Я скукожился на дне окопа, втянув голову в плечи.
Взрыв! На меня падает земля кусками, сыпет песком.
Жив, архар! В этот раз его нога смогла пнуть меня. Постучал перевёрнутым магазином по каске, подал ему. Подал следующий, но он не взял,
– Ранен?
– кинулся я к нему.
Ещё взрыв, опять кидает на нас мусор.
Он отрицательно помотал головой, рукой вытер потное лицо, размазывая грязь. Тяжело дышал. Оказалось - он не дышит, пока стреляет, чтобы прицел не сбивать. Отдышался, отхлебнул своего пойла, мотнул головой, типа - идём, и нырнул в ход сообщения. Я закинул на плечи все свои манатки, ящик гранатный - в руки. В нём ещё перекатывались патроны с гранатами. И побежал следом. Искать новую позицию.
Когда атака опять заглохла, я забил остатки немецких патронов по магазинам, Патроны ППШ снова ссыпал в карман. Они были в ящике вперемешку с винтовочными патронами немецкого калибра - без закраины. И сел на ящик отдохнуть.
Рота частично заняла первую линию окопов. Сейчас подтянутся отставшие, снова - "Ура!".
Странно, почему к противнику до сих пор подмога не подходит?
– У-ура-а-а-а!
Опять!
Шестаков опять выставляет пулемёт, долбит по амбразуре пулемётной точки, в которую переделали каменный фундамент станционной постройки, пробив в кирпичной кладке дыру. Пули Шестакова выбивают красную кирпичную пыль вокруг факела пулемёта противника. Не удаётся его заткнуть. Надо правее передвигаться, но тогда и мы будем в пределах доступа этого пулемёта из амбразуры. Сейчас-то он нас не может достать.
Вижу метнувшийся силуэт в ватнике, летящий к амбразуре комок, взрыв. Пулемёт продолжает долбить сквозь поднявшуюся пыль, но цепи штрафников уже поднялись, накатывают - огонь пулемёта стал неприцельный, пули идут выше голов.
Шестаков перезарядил пулемёт, но не стреляет - два бойца прижались спинами к выщербленной пулями кирпичной кладке. Кивнув друг другу, бойцы засовывают руки с гранатами в амбразуру, падают. Взрыв выбросил через амбразуру пыль и дым. Пулемёт заткнулся.
– Ура!
– кричу вместе со всеми.
Бегу вслед за Шестаковым, гремя пустыми коробками магазинов.
В зачистке полустанка мы не смогли поучаствовать - злые штрафники добивали прикладами остатки сопротивления противника, пинками и прикладами сгоняя пленных в кучу, обыскивали их и потрошили трупы и рюкзаки. А мы - прямым ходом идём мимо полустанка. Нас ротный послал на насыпь - ждать контратаки противника. Мы пролетели мимо мародёрства. Со злостью долбим ломами землю - окапываемся.
Контратаки - не случилось, чему я был безмерно рад. Нам принесли поесть, кучу патронов в узле из обгоревшей трофейной плащ-палатке. Но - не сменили.
– Ты стуканул?
– со злостью спросил Шестаков.
– Ежнулся? Когда?
Он зло сплюнул. Его фляга давно опустела. А трофеев нам не досталось - тут на насыпи - не было трупов.
***
Ночью нас сменили. Я увидел силуэты группы людей. Ночью я видел лучше большинства людей. Как там Даша говорила? Неверные глаза? Блядские, что ли? В темноте я вижу, как кошка, но днём яркий свет -режет глаза.
– Немтырь, Дед - свои, - услышал я скрипучий голос ротного. И увидел его самого.