Сёгун
Шрифт:
Когда стали слышны первые вопли, Оми должен был приложить огромные усилия, чтобы убедить ее остаться.
– О, Оми-сан, я не могу вынести этого – это ужасно. Так что извините, пожалуйста, дайте мне уйти – я хочу заткнуть уши, но звуки проходят сквозь пальцы.
– Бедный человек – это ужасно, – сказала она.
– Пожалуйста, Кику-сан, пожалуйста, потерпите. Так приказал Ябу-сама, понимаете? Ничего нельзя сделать. Это скоро кончится.
– Это слишком, Оми-сан. Я не могу этого вынести.
По сохранившемуся обычаю сами по себе деньги не могли купить девушку,
Теперь он смотрел, как ее проворные пальцы бегают по шее его матери. Она была красивая, миниатюрная, кожа почти просвечивала и была такая нежная. Обычно в ней ключом била жизнь, была своя изюминка. «Но как сможет такая игрушка быть веселой под гнетом этих стенаний?» – спросил он себя. Ему радостно было следить за ней, радостно представлять ее тело и ее тепло…
Внезапно вопли прекратились.
Оми слушал с полуоткрытым ртом, напряженно ловя малейший шум, он ждал. Он заметил, что пальцы Кику остановились, его мать перестала жаловаться, напряженно прислушиваясь. Он взглянул через решетку на Ябу. Дайме оставался неподвижен, как статуя.
– Оми-сан! – позвал наконец Ябу. Оми встал, вышел на веранду из полированного дерева и поклонился.
– Да, господин.
– Пойди и посмотри, что случилось.
Оми опять поклонился и пошел через сад, вышел наружу, на аккуратно выложенную галькой дорогу, которая вела с холма вниз в деревню и на берег. Далеко внизу он смог видеть огонь около одной из верфей и мужчин около нее. И на площади, которая выходила к морю, он видел люк подвала и четырех стражников.
Подходя к деревне, он увидел корабль, надежно стоящий на якоре, масляные лампы на палубах и на привязанных к нему лодках. Жители деревни – мужчины, и женщины, и дети – все еще выгружали груз и рыболовные лодки, и шлюпки сновали вперед-назад, как множество светлячков. Аккуратные кучки тюков и мешков были сложены на берегу. Семь пушек уже были там, и еще одна на веревках спускалась с лодки на мол и оттуда на песок.
Он передернул плечами, хотя не было намека на ветер. Обычно жители деревни во время своих работ пели, и от хорошего настроения, и потому, что это помогало действовать в лад. Но сегодня вечером деревня была необычно тиха, хотя каждый дом бодрствовал и каждый работал, даже самые больные. Люди сновали взад и вперед. Молча. Даже собаки молчали.
«Раньше так никогда не было, – подумал он, его рука без необходимости сжала меч. – Похоже, что ками деревни оставили нас».
Мура подошел с берега, чтобы встретить его, предупреждая момент, когда Оми открывал дверь в сад. Он поклонился.
– Добрый вечер, Оми-сама. Корабль будет разгружен к полудню.
– Варвар умер?
– Я не знаю, Оми-сама. Я пойду и посмотрю
– Ты можешь пойти со мной.
Мура послушно пошел за ним, отстав на полшага. Оми был странно рад его компании.
– К полудню, говоришь? – спросил Оми, которому не нравилась тишина.
– Да. Все идет хорошо.
– А что с маскировкой?
Мура показал на группы старух и детей около одного из покрытых сетью домов, которые плели толстые маты. Среди них был Суво.
– Мы можем снять укрытия пушки с их повозок и завернуть их. Нам нужно по крайней мере десять человек, чтобы нести одну. К Игураши-сан уже послали за дополнительными носильщиками в соседнюю деревню.
– Хорошо.
– Я забочусь о том, чтобы была сохранена тайна, господин.
– Игураши-сан будет удивлен тем, что нужны носильщики, да?
– Оми-сама, мы истратим все наши мешки для риса, все наше вино, все сети, всю нашу солому для матов.
– Ну и что?
– Как потом мы сможем ловить рыбу и во что грузить наш урожай?
– Ты найдешь способ, – голос Оми стал строже, – Ваш налог увеличивается наполовину в этом сезоне. Ябу-сан приказал это сегодня ночью.
– Мы уже заплатили налог за этот год и за следующий.
– Это обязанность крестьян, Мура, ловить рыбу и пахать, собирать урожай и платить налог. Не так ли? Мура сказал спокойно:
– Да, Оми-сама.
– Староста, который не может управлять своей деревней, не нужен, да?
– Да, Оми-сама.
– Этот крестьянин, он был дурак и непочтителен. Еще есть такие?
– Никого, Оми-сама.
– Надеюсь, что так. Плохие манеры непростительны. Его семья облагается налогом на один коку риса – рыбой, рисом, зерном, чем угодно. Должно быть уплачено в течение трех месяцев.
– Да, Оми-сама.
Оба – и Мура, и самурай Оми – знали, что эта цифра была выше того, что было по средствам семье. У них была только рыбачья лодка и одно рисовое поле в полгектара, которое трое братьев Тамазаки – теперь двое – делили с женами, четырьмя сыновьями, тремя дочерьми и вдовой Тамазаки с ее тремя детьми. Коку соответствовал такому количеству риса, которым семья кормилась в течение года. Около пяти бушелей. Видимо, триста пятьдесят фунтов риса. Весь доход в государстве измерялся коками. И все налоги.
– Куда придет земля богов, если мы забудем о вежливости? – спросил Оми. – И те, что над нами, и те, что под нами?
– Да, Оми-сама. – Мура прикидывал, где взять этот один коку, потому что если не могла платить семья, то должна была заплатить деревня. И где взять еще рисовых мешков, веревок и сети. Кое-что можно было получить в дороге. Деньги можно будет одолжить. Староста соседней деревни ему обязан. А! Разве старшая дочка Тамазаки не шестилетняя красотка и разве шесть лет не самый подходящий возраст, чтобы продать девочку? И разве не самый лучший перекупщик детей в Изу – третий кузен сестры матери, нуждающийся в деньгах, лысый, отвратительный старый хрыч? Мура вздохнул, зная, что теперь ему предстоит ряд яростных торгов. «Не беспокойся, – подумал он, – девочка принесет даже два коку. Она, конечно, стоит гораздо больше».