Секира и меч
Шрифт:
— Голова. Усекновенная…
— Крестителя Иоанна? — пошутил Тит.
Глеб кивнул:
— Для царя Ирода!..
Тит хлопнул Глеба по плечу и засмеялся:
— Веселый ты человек! Выдумчивый. Люблю таких, — и стражник указал на суму. — Масло, должно быть, несешь?..
— Масло несу, — пожал плечами Глеб.
— Проходи, родной! Не задерживай, — Тит подтолкнул Глеба к воротам, а коня его хлопнул рукой по крупу; потом повернулся к башне и крикнул: — Это хороший человек, веселый — шутить любит.
С башни не ответили.
Войдя в город,
Копыта коня мерно постукивали о деревянную мостовую. Главная улица поднималась вверх. Там, на горе, стояли и хоромы княжеские, и красовался над Десною большой Спасский собор.
Проезжая мимо собора, Глеб придержал коня и перекрестился. До этих пор он всего-то крестился раза два или три, ибо чувствовал себя больше язычником, чем христианином. А теперь в душе, в сердце Глеба что-то переменилось. Быть может, перемены начались в тот день, когда Глеб заговорил с паломниками, или когда он увидел, как крестится Анна, или когда он воздвиг простенький крест на ее могиле, а может, после вчерашнего дня, после того кровопролития, что Глеб учинил в каменном доме князя Мстислава…
Проехав еще немного, Глеб стукнул кулаком в ворота, за которыми простирался широкий Владимиров двор. И ожидал Глеб, не сходя с коня.
Ворота скоро приоткрылись, выглянул страж — был он при шлеме и при дорогой кольчуге. Ощупал Глеба неприязненным колючим взглядом:
— Что тебе, молодец?
Глеб протянул ему суму:
— Передай старому Владимиру.
Стражник принял суму, взвесил ее в руке, спросил:
— Что тут?
— Князь знает. Скажи: из Гривны…
— Из Гривны? — страж сделал радостное лицо. — Значит, от Мстислава.
— От него, — усмехнулся Глеб.
Но страж не заметил этой едкой усмешки, открыл ворота пошире, пригласил:
— Зайдешь на кухню, мил человек? Покормим…
Глеб покачал головой:
— Нет, тороплюсь.
И, развернув коня, направил его под гору.
Старый Владимир принимал у себя гостя — богатого купца-латинянина. После обильной трапезы они, уединившись в любимом покое князя, заваленном книгами и свитками, беседовали о том о сем. В толмаче не нуждались, ибо Владимир, будучи искусным опытным воином, был еще и весьма премудр — искушен во многих науках и языках. И язык этого латинянина, как и шесть или семь иных языков, знал в достаточной мере, чтоб легко изъясняться на нем, — чем немало удивлял самого латинянина.
Князь расспрашивал гостя о его делах. А тот — тоже человек немолодой, опытный — о своих делах умалчивал, он все больше рассказывал о далеких западных странах.
— Неспокойные настали времена, — говорил латинянин. — А в неспокойные времена — как в мутной воде. Хищной рыбе — легкая добыча. А всякой мелочи отовсюду можно ждать смерть…
— Да, да, — соглашался Владимир. — Это верные слова! У нас в княжествах тоже полно смутьянов, ищущих легкой добычи. Многие видят цель жизни в престоле,
— Поистине мудрые слова, — соглашался латинянин. — Я рад, что имею такого друга, из которого можно черпнуть мудрости. Мудрость из книг хороша, но она суха и как бы безвкусна. Совсем другое дело слышать мудрость из живых уст…
Князь со скромностью выслушал эти приятные слова. Потом напомнил:
— Но мы говорили о Папе Урбане…
— Да, государь!.. В Клермоне на церковном соборе Папа призвал всех благочестивых христиан — от королей до простолюдинов — отправиться в Святую землю. Призвал силой оружия спасать от неверных Гроб Господень. И обещал всем, кто отправится в поход, отпущение грехов и мирские блага, обещал простить им все долги…
Князь кивнул:
— И клич его услышали.
— О да! Говорят, желающих отправиться в поход было тысячи и тысячи. Они тут же в Клермоне дали обет… Какому-то счастливцу Папа сам нашил на одежду шелковый крест. И по этому примеру все стали нашивать на себя кресты: и благородные люди, и голытьба. Они шумели и праздновали несколько дней. Они стали называть себя крестоносцами…
— Крестоносцы… — задумчиво произнес князь, будто пробуя это слово на вкус. — Не очень подходящее название для такого грозного явления. Ведь это Христос нес крест на Голгофу. Христос страдал…
— Да, государь!.. Но молва есть молва. Ее не перешибешь. И не всегда можно объяснить простолюдину…
Здесь послышался стук в дверь, и латинянин замолчал.
В покой заглянул слуга:
— Господин, к вам гонец…
— Пусть подождет, — велел Владимир.
— Но он уехал уже. Оставил суму…
— Что за сума? — Владимир досадовал, что мешают такому интересному разговору.
— Не знаем, господин. Сума и есть сума. Крепко завязана. Гонец сказал, из Гривны…
Лицо князя прояснилось:
— Из Гривны, говоришь!.. Тогда я знаю, что там… Хорошо! Бросьте пока в угол в прихожей. Я после посмотрю…
Когда дверь за слугой закрылась, Владимир повернулся к латинянину:
— Нам помешал этот олух.
Гость вежливо осведомился:
— Может, наш разговор отложить? Может, этот человек сказал что-то важное? И у государя дела?..
Владимир улыбнулся:
— Нет-нет, мой друг! Этот человек — слуга. Он только что сообщил мне, что одним смутьяном в моих владениях стало меньше.
— Это хорошо! — улыбнулся в ответ гость.
Владимир напомнил:
— Мы говорили о крестоносцах… Что было потом, после собора в Клермоне?
— Они двинулись в путь… — латинянин кончиками пальцев потер седые виски. — Они продали все свое имущество, купили оружие и доспехи и пошли за монахом Петром Пустынником на восток. Говорят, что многие пошли в поход с семьями — с малыми, с грудными детьми… Трудно сказать, на что они надеются. Они, как видно, полагают, что Святая земля простирается за соседней их дому горой, а город Иерусалим — в пяти-шести днях пути…