Секрет брата Бога
Шрифт:
Лэнг уже собрался было позвонить в третий раз, когда из вмонтированного в дверь динамика все же послышался надтреснутый голос. Говорили по-итальянски, так что слов он не понял, но решил, судя по интонации, что хозяин задал вопрос: «Кто там?»
— Виктор, это Лэнг Рейлли, — сказал он, склонившись вплотную к микрофону, чтобы не кричать. — У нас с вами были общие дела несколько лет назад.
С глухим металлическим щелчком открылся замок, и Лэнг вошел в дом. Облицованный мрамором вестибюль оказался невелик — он вмещал лишь двери двух нижних квартир и лестничную площадку. Лифта не было — настолько далеко реконструкция не зашла.
Тяжело опираясь на перила лестницы, чтобы дать хоть немного облегчения протестующим
Дверь распахнулась, и Рейлли увидел перед собой маленького старичка, который благодаря ниспадавшим на плечи седым волосам казался похожим на эльфа. А в квартире все горизонтальные поверхности были заняты прожекторами, рефлекторами, отражающими зонтиками, треногами и прочим оборудованием и принадлежностями для фотосъемки. Да, этот человек явно продолжал работать, невзирая на то, что его возраст уже приближался к вековому рубежу. Это было куда поразительнее, чем даже карманный прибор, по которому можно общаться с кем угодно из любого уголка мира.
Лэнг знал, что профессиональный фотограф Виктор Бенскаре жил и работал в одной и той же квартире с 1922 года, того самого года, когда к власти в Италии пришел фашист с довольно худым тогда еще лицом — Бенито Муссолини. Во время войны Виктор нашел для себя прибыльное побочное ремесло — подделку документов. Он делал паспорта и для партизан, и для евреев, пытавшихся ускользнуть от отправки в лагеря смерти (по этому поводу Ватикан, находившийся на другой стороне реки, ко всеобщему изумлению, не сказал ни слова). Благодаря отсутствию у итальянских фашистов той одержимости, с которой их немецкие сотоварищи проводили в жизнь свои законы о расовой чистоте, своей славе лучшего в Риме фотографа-портретиста, нееврейскому имени и, вне всякого сомнения, щедрым и своевременным взяткам, позволившим ему кое-что подчистить и в муниципальных архивах, Виктор благополучно пережил холокост. После разгрома держав Оси его хобби расцвело пышным цветом. Он снабжал удостоверениями личности беженцев, лишившихся своих бумаг, равно как и тех, кто не мог позволить себе пользоваться настоящими документами, чтобы не оказаться под судом трибунала Союзников, разбиравшего военные преступления. Когда же Европа вернулась к своему обычному, относительно мирному существованию, он стал работать на каморру — чрезвычайно закрытую от посторонних неаполитанскую преступную организацию, далеко превосходившую по величине, могуществу и богатству своих более известных сицилийских конкурентов.
Во время холодной войны Виктор твердо придерживался нейтралитета и с равной готовностью делал и советские водительские права, и британские карты медицинского страхования. Лэнг не раз обращался к нему за паспортами и прочими документами для беглецов из восточноевропейского рая для рабочих, которых по каким-то причинам не могло или не хотело обеспечивать документами Управление.
Лэнг закрыл за собой дверь:
— Виктор! Вы нисколько не постарели!
Итальянец улыбнулся, продемонстрировав полный рот зубов, слишком ровных и белых для того, чтобы быть натуральными.
— Да и вы спагетти на уши вешать, как раньше. — Он подошел к двум стоявшим бок о бок креслам и принялся убирать с одного из них фотообъективы. — И вы прийти не потому, что портрет хотеть. — По-английски он говорил очень уверенно, хотя допускал массу ошибок. — И все равно приятно увидеть живым еще один старый друг. — Он наконец освободил кресло и указал на него приглашающим жестом. — Садиться, выпить стаканчик бароло.
Лэнг донельзя устал, и ему совершенно не хотелось алкоголя, но все же он согласился, чтобы не обижать хозяина. Виктор вышел из комнаты и, вернувшись с бутылкой вина и двумя стаканами, расчистил для себя второе кресло, тоже заваленное каким-то хламом,
Как Лэнг и ожидал, Виктор тщательно раздавил окурок в пепельнице, откашлялся и спросил напрямик:
— Итак, что вы хотеть?
— Паспорт.
Мастер подделок кивнул:
— Будет.
— Сколько?
Фотограф пожал плечами, дескать, этот вопрос обсуждению не подлежит:
— Тысяча евро.
За время, прошедшее с тех пор, когда Лэнг и Бенскаре более или менее регулярно общались, старый лис заметно поднял цены.
— Заплачу, когда получу паспорт.
— Нет, — покачал головой Виктор, — как всегда. Половина сейчас, половина потом.
Лэнг сделал вид, будто сдается:
— Ладно. Но вы сделаете для меня еще одну вещь.
Итальянец вопросительно взглянул на него.
— Пушка. И патроны.
Старик взглянул на него широко раскрытыми глазами и для пущей выразительности высоко вскинул тонкие седые брови:
— Пушка? Невозможно! Вы же знать…
— Я знаю, что у вас обширные связи. А я готов хорошо заплатить.
Разговор сразу же вернулся в деловое русло:
— Хорошо — это как?
— Будет зависеть от оружия. Пистолет, желательно автоматический, такой, чтобы его можно было носить за поясом.
— Приходить завтра и, может…
Лэнг ни в коем случае не намеревался возвращаться в Ватикан безоружным.
— Виктор, или сегодня, или считайте, я к вам не обращался. Конечно, если вы не хотите этим заниматься… — Лэнг поднялся, всем своим видом показывая, что готов уйти.
Виктор с живостью, какую трудно ожидать от глубокого старика, тоже вскочил на ноги:
— Нет, нет! Вы идти на улица, смотреть старый церковь, Колоссео… Вы вернуться…
— Через два часа, — закончил за него Лэнг.
Как только Рейлли оказался снаружи, в желудке у него громко заурчало, напоминая, сколько времени прошло с тех пор, как он в прошлый раз что-то ел. В ту же самую секунду его ноздри уловили запах, доносившийся из расположенного поблизости ресторана. Там он и просидел полтора часа, наслаждаясь цветками цукини, заправленными моцареллой и анчоусами и обжаренными в дрожжевом тесте. За прошедшие годы он изрядно соскучился по римской кухне, в особенности по ее еврейской разновидности. Несмотря на усталость, он все же позволил себе выпить пива — piccolo, маленькую бутылочку.
Теперь ему требовались наличные, пожалуй, даже больше, чем он смог бы получить в банкомате по карточке.
Он пересек маленькую площадь и огляделся по сторонам. Пожилая женщина с детской коляской, два священника. В банк Лэнг вошел за несколько минут до того, как ему предстояло закрыться на обычный дневной перерыв, когда большая часть учреждений, музеев и даже церквей — не только в Риме, но и почти по всей Италии — закрываются до четырех часов дня. За несколько минут ему удалось объясниться с персоналом, озабоченным уже не своей работой, а мыслями о предстоящем обеде, и пробиться к лицу, занимавшему достаточно высокое положение для того, чтобы позвонить в Штаты и выяснить все, что нужно, относительно денежного перевода. Лэнг понимал, что перевод-то обязательно будет замечен «Эшелоном», но все же надеялся, что столь небольшая сумма не привлечет к себе ненужного внимания. Убрав в карман пачку евро, уже успевшую уменьшиться на сумму чаевых для обслуживавших его работников банка, Лэнг посмотрел на часы, убедился, что прошло уже шестнадцать минут сверх обговоренных двух часов, и вернулся в жилище Виктора.