Секрет Небосвода. Рассказы

Луданов Илья

– Раз вы приехали из районной газеты, наверное, Сережа рассказал, что у нас нет пьянства.

Мы подошли к небольшому, ухоженному дому, в котором даже снаружи был виден заботливо обустроенный уют. Евгений Павлович сразу бросился к телефону.

– Позовите Марью Евгеньевну! – услышал я его крики в трубку. – Сказали, сейчас можно… – пока он говорил, я огляделся. В коридоре с кофейно-молочного цвета обоями, стена увешана фотографиями в маленьких деревянных рамках. Только или старые снимки, на которых директор угадывался в высоком, с ранней пролысиной,

улыбающемся парне с красивой миниатюрной девушкой под руку, или свежие, где Евгений Павлович то на стройке, то в школе с учениками. Два десятка, а то и больше лет будто выпала из фото летописи.

На кухне гремела посуда, и слышался мирный говор женских голосов. Из зала выглядывал сервированный стол.

– Машенька! – снова закричал в трубку Евгений Павлович. – Здравствуй, девочка! Точно, внук? Так-то! Завтра приедем… Когда выписывают?.. Сейчас мамку позову… Таня! Иди скорее! – повернулся он в кухню. Оттуда выбежала маленькая бойкая женщина. Евгений Павлович отдал трубку жене и, взмахнув руками, кинулся ко мне. – Голубоглазый! Ей богу, голубоглазый!– затащил меня на кухню, где суетились у плиты еще две женщины. – Настасья Андреевна, Вера Трофимовна! Говорит, голубоглазый!

– И, слава богу, Евгений Павлович, – оторвалась от салатов та, что постарше.

– Какая разница, голубоглазый или нет? – спросил я, выйдя на улицу вслед за директором.

– Как не голубоглазый?! Нет уж… – директор осекся, посмотрел на меня, потом, будто от какой-то мысли очнулся и тихо, по-хозяйски, улыбнулся, будто зная какой-то секрет и обдумывая, как лучше мне о нем сказать. – Это для меня, извините… Другому кому хоть кареглазого, хоть желтоглазого подавай, и пожалуйста. А мне голубоглазый внук нужен! Максим! Саша! – крикнул он ехавшим невдалеке на велосипедах мальчишкам. – Помните уговор? Давайте, чтобы у меня все к двум часам были!

– Да они знают! – ответил старший, темно-рыжий мальчуган.

– Главное, гостей не забыть, – повернулся Евгений Павлович ко мне.

На крыльцо с полотенцем в руках вышла жена директора.

– Ну что, Танюш, поговорила? Дождались мы с тобой… – с удивительной легкостью он подскочил и обнял жену. – Гостей десятка два уже? Стульев не хватает? Ничего, мы сейчас с молодым человеком по соседям быстренько…

Евгений Павлович сказал, если я хочу посмотреть на село, нужно остаться: к обеду будут главные лица Небосвода.

– Все, вроде, налаживается: и в школе, и дома, все слава богу. Вот и внук первый, – тяжело вздохнул он вдруг, когда мы вышли за ворота. – Сколько лет, и ничего от них не осталось! Семью только чудом сохранил.

Сосед Николай Васильевич, известный в Небосводе пчеловод, с крупнейшей в округе пасекой, оказался крепким мужиком, с глубоко посаженными глазами на морщинистом, красноватом кирпичном лице, в толстой рубахе и грубых армейских ботинках. Наперед стульев он протянул банку меда:

– Подай-ка, Палыч, к столу. Мед нынче рано пошел. А я к осени свеженького еще привезу.

Когда-то запущенный и забытый, его дом стали восстанавливать в самом лучшем виде,

с уважением к жилищу. Старые стены заново выкрашены, забор и порог недавно заменены, белеют свежими досками. Ремонт разделил дом надвое. Старая часть поражала гниющей корявостью и долголетним запустением. Другая радовала всем, под корень, новым и надежным, здесь мало что выправляли, меняли заново.

– Это у нас повсюду дворы и дома так поделены, – ответил Евгений Петрович на мой вопросительный взгляд.

Вынеся нам полдюжины крепких стульев и табуретов, Николай Васильевич получил приглашение к обеду, и вдруг засмущавшись, согласился. Евгения Павловича его смущение развеселило:

– Вот Васильевич чуть краской не пошел, а как я его понимаю, и все убеждаюсь, надо к людям чаще ходить. Все мы немного стесняемся друг друга. Страшно было! Одиночество удивительное! Всех знаешь, со всеми рядом, а говорить не о чем, будто не стало ничего. Работа спасала. В общем деле завсегда договориться легче. Чем больше времени проходило, легче и легче было. Вот и общим народом собираться стали…

Второй двор из-за плотного и высокого, но старого и местами дырявого забора с улицы мало отличался от остальных. Но когда мы вошли, показалось, будто перенеслись с сытой сельской улицы куда-то в нищенский колхозный двор.

Убогость и заброшенность, все поросло дряхлостью. Ход жизни когда-то, в один момент, оборвался в этом доме, и все медленно, без движения, растворялось во времени.

Дверь нараспашку. В провонявших сивухой комнатах заросший грязью человек. Он лежит на рваном диване и сливается с серой мерзкой обстановкой, до которой гадко коснуться. На вид убогий старик, но потом директор рассказал, что ему нет и сорока.

Евгений Павлович поздоровался. Лежащий на диване несколько секунд не двигался, потом чуть приподнялся, замычал что-то в ответ, присел, закрыл заплывшие глаза, согнулся и обхватил голову руками.

– Нам стулья нужны, – бесстрастно продолжил директор. – У тебя остались в чулане?

Ответа не последовало. По знаку руки Евгения Павловича мы прошли в другой конец дома, где в заваленном барахлом темном и сыром чулане, между куч рваных тряпок, я с удивлением обнаружил добротные стулья, насквозь прокуренные и грязные.

– Ничего, ототрем, – улыбнулся Евгений Павлович.

Нагруженные, мы вернулись в комнату.

– Сергей, у меня внук родился, – Евгений Павлович сделал паузу, будто ожидал реакции в ответ, наклонился вперед и громко и четко, с какой-то досадой прокричал:

– У Маши сын родился!

Сосед отлепил руки от лица, каменным взглядом посмотрел на нас, ничего не сказал, и мы ушли.

– А ведь когда-то первый коммерсант был на весь Небосвод, – будто себе сказал Евгений Петрович. – Еще при советах начинал, в плотницкой артели. Стулья-то, видишь какие!

– У него что-то случилось?

– У всех нас что-то случилось… У него сын погиб в тюрьме.

– За что сидел? – спросил я.

Директор с тяжестью оглянулся на меня:

– Покушение на убийство.