Секрет Сабины Шпильрайн
Шрифт:
Но внешне ничего не произошло: небо не упало на землю, не сверкнула молния, не загрохотал гром. Молодой человек сказал ровным, хорошо поставленным голосом: «Добрый день, фройлин Шпильрайн, я - ваш лечащий врач. Меня зовут Карл Густав Юнг».
2.
Это было прекрасно. Он был мой лечащий врач! Это означало, что он будет посещать меня каждый день и проводить со мной несколько часов. Мое отношение к нему было в точности описано в письме Татьяны к Онегину: «Чтоб только слышать ваши речи, вам слово молвить, а потом все думать, думать об одном и день и ночь до новой встречи». Однако мое положение было лучше,
Мы были не просто врач и пациентка - он был мой первый врач, а я - его первая пациентка. Первая пациентка, пробный камень, первая ступенька предстоящей ему блистательной карьеры! Он хотел сделать из меня специальный случай: он решил впервые применить к лечению истерии новый, почти никем не признанный тогда метод психоанализа. Психоанализ был посвящен лечению подсознания - этой вновь открытой области человеческой души.
Понимаешь, в те времена человека воспринимали таким, как его видели, и если у него было нервное расстройство, его лечили от тех проявлений, которые были заметны снаружи. Но где-то в конце прошлого века венский врач-психиатр Зигмунд Фрейд догадался, что в глубине человеческой души таятся чувства и переживания, не только невидимые посторонним глазом, но неведомые и ему самому. Он назвал эти скрытые эмоции подсознанием, о котором сознание ничего не знало. Именно травмам подсознания учение Фрейда приписывало причины многих психических расстройств.
Как и положено при возникновении каждой великой идеи, коллеги и современники встретили ее в штыки. Она разрушала привычную гармонию, к которой все они привыкли и приспособились. Фрейда травили в научных журналах, над его статьями издевались. И только отдельные редкие профессионалы поняли суть его теории и восхитились. Ведь это было настоящее открытие: догадаться о существовании скрытого в каждой душе тайного царства, о котором никто не подозревал. Для признания правоты Фрейда в те времена нужна была большая смелость. Карл Густав Юнг был одним из таких смельчаков. А мне повезло: я оказалась первым объектом, к которому он собирался этот метод применить.
Я говорю, что мне повезло, потому что психоанализ состоит из цепи бесконечных бесед между врачом и пациентом. А мне только это и было нужно! Во всяком случае, на первых порах, пока мне не понадобилось большего. Как-то, когда Карла Густава срочно вызвали к директору клиники, я имела наглость полистать мелким почерком записанную им мою историю болезни.
И обнаружила, что он тщательно побеседовал с моей дорогой мамочкой до ее отъезда домой. Что и говорить, мамочка создала в его голове весьма непривлекательный портрет своей любимой дочери.
Она не очень нажимала на мое истинное детское расстройство, связанное с папиной привычкой больно бить моих маленьких братьев по голой попе, зато она уделила особое внимание моему горю по поводу смерти моей шестилетней сестрички, случившейся три года назад, и моей невообразимой влюбчивости. По ее словам, я безумно влюблялась в каждого взрослого молодого мужчину, который мне встречался, но с легкостью меняла объекты этой влюбленности. Я и не знала, что так она представляет себе мою эмоциональную жизнь.
Слава Богу, она понятия не имела о моей великой любви к доктору Карлу Густаву Юнгу, хотя, глядя на него, могла
Я не хотела ни того, ни другого, я хотела приручить доктора Юнга и стать для него незаменимой. И потому я стала лихорадочно листать историю болезни в поисках какой-нибудь зацепки. И нашла! Доктор Юнг пренебрег откровениями моей мамы насчет смерти сестры и влюбчивости - он сосредоточил свое внимание на шлепках папиной руки по голым попкам моих младших братьев. Вообще-то, он был прав - моя настоящая, непритворная истерия была вызвана в детстве именно этими шлепками, звонкими, смачными, музыкально оформленными детским ревом.
Он даже написал, что острое желание накакать на персидский ковер у меня сопровождалось попытками мастурбации. Тут он слегка перегнул: никаких таких попыток не было, но сладкое чувство невыносимой боли внутри живота возможно чем-то напоминало оргазм. Недаром слово истерия происходит от слова утерус - матка. Юнг заподозрил, что моя враждебность к папе была одной из форм моего неосознанного желания эротических отношений с ним. Как будто я хотела таким образом заменить ему недостающую любовь моей матери.
Тогда я не смогла понять всех тонкостей его теории, но главное я поняла: я должна была сосредоточить свои психозы именно на папиной руке и на шлепках по голой попе. К тому времени, как он вернулся, я уже, откинув одеяло, лежала в постели в ночной сорочке, подол которой высоко вздернулся у меня на бедре. Он извинился за то, что вынужден был уйти, и небрежным движением набросил на меня одеяло.
В этот миг я зарыдала и начала умолять его не шлепать меня, чем очень его озадачила. «Откуда вы взяли, что я собираюсь вас шлепать?» - «Папа бы обязательно отшлепал меня за то, что я лежу перед вами не укрытая одеялом!» Я тут же увидела, что попала в самую точку - мой предполагаемый психоз так и лег ему на ладонь, почти готовый. Только с годами, занимаясь медицинской практикой, я поняла, как врач любит пациента, идущего ему навстречу. Но и без опыта, одна интуиция истинной любви подсказала мне правильное поведение.
Когда я поняла, что меня так просто не выставят из клиники, я решила начать выздоравливать. Я бы выздоровела быстрей, но я боялась, что тогда доктор Юнг потеряет ко мне интерес: я была нужна ему не здоровая, а выздоравливающая в результате его мудрого лечения. Я продолжала вытворять разные безобразия с сиделками и санитарками, но с Юнгом я была тише воды, ниже травы. С ним я позволяла себе только безобидные шутки,вроде поданной ему руки, густо измазанной чернилами. И каждый раз, отколов очередной номер, я со слезами спрашивала его, не собирается ли он меня отшлепать.
Поскольку я хулиганила все реже и реже, мне отменили постельный режим и позволили вместо больничного халата носить нормальные платья. Мама оставила мне целый чемодан нарядов всех стилей и фасонов, но я выбрала самый простой - холщовое деревенское платье безо всяких украшений. В соответствии с платьем я заплела свои пышные еврейские кудри в скромную косу, так что никто бы не мог даже заподозрить, какой неугасимый эротический вулкан полыхает в моей душе. Вернее, никто, кроме Карла Густава.