Секретная командировка
Шрифт:
– А чем твое плохо? – удивился я.
Капитолина. Имя как имя. Не помню, что оно означает, но в сознании почему-то всплывал древнеримский Капитолий.
– Я свое имя с детства ненавижу. Знаешь, как меня дразнили? Капка-Жучка, девка-сучка!
– А почему Жучка? – удивился я.
– У моего деда была фамилия Жуков, – пояснила Капитолина. – Филимон Жуков, а отец записался Филимоновым, но меня все равно дразнили. Когда имя свое слышу, в ушах звенит «Капка-Жучка!».
Бывает такое. Говорят, психологические травмы, полученные в детстве, остаются на всю жизнь.
– Наверное, несложно сходить в ЗАГС и имя свое поменять, –
– А чего в ЗАГС ходить, я теперь там работаю. Уже две недели. – Вон оно как. То-то я Капитолину на службе не вижу. А она, вишь, в ЗАГСе работает. – Меня, как из больницы выписали, Николай Харитонович к себе пригласил, спросил, – хочу ли дальше в ЧК работать или нет? Я и говорю: как скажете, так и будет. А товарищ Есин сказал: в губчека для тебя работы нет, иди пока в ЗАГС. Вот, туда и пошла. Стала инструкции изучать, узнала, что можно и имя, и фамилию свои поменять. Хотела с тобой посоветоваться, но ты постоянно в разъездах, да на совещаниях. Сегодня только поймать удалось. Не дело это, чтобы жених с невестой две недели не виделись.
Чтобы уйти от скользкой темы, я спросил:
– Ты какое имя себе хочешь взять?
– А ты бы какое хотел?
Честно говоря, мне было все равно. К имени Капитолина я уже привык, но ничего страшного. Как привык, так и отвыкну. В будущем не то что имя с фамилией, так и пол меняют и ничего. У моей хорошей знакомой два сына. Вадька на еврейке женился, теперь в Израиле, а как его нынче зовут, не знаю. Зато второй сделал операцию, превратившись из Макса в Машку. И она (моя знакомая) не шибко-то и переживает.
– А ты себя Полиной назови, – предложил я. – Вот, смотри, – начал я перечислять, – Капитолина – она же Лина, и Полина – это тоже Лина.
– Полина? Хм… Ладно, Вовк, я еще покумекаю, а сейчас побегу, стирки сегодня много. Хочешь, я и тебе что-нибудь постираю заодно? Мне тут кусок мыла выдали! – Я отмахнулся – мол, ничего не надо, и Капитолина (пока еще Капитолина), чмокнула меня в щечку и повернулась к выходу. Уже в дверях спросила: – Вов, а ничего, если я тебе с утра каши принесу?
– А что за каша? – заинтересовался я. – Пшенка?
– Ха, пшенка, – хихикнула девушка. – Ты еще про рисовую вспомни. Как у всех, перловка.
При упоминании перловки, которую мы в армии называли «дробь шестнадцать» (сведущий человек поймет), а здесь именуют «шрапнелью», меня передернуло. Слышал, что перловую кашу можно сварить так, чтобы было вкусно, но не верю. Я ее после «срочки» не ел ни разу, а здесь приходится.
– Вов, а ее хорошо готовлю, а не как в нашей столовке.
– Неси, – кивнул я.
Ну не обижать же девчонку? Я еще не знал, что утром мне будет не до перловой каши.
О гибели Коли Иваненко я узнал одним из первых. Еще бы. Я теперь живу в своем кабинете, и если что случается, дежурный бежит ко мне.
Эх, Колька-Колька… Он был не просто моим коллегой. Смерть – штука вообще скверная, но убили одного из наших! Ох, как же мы этого не любим! Он был моим лучшим другом в этом мире. Я не забыл, как Колька полез вслед за мной в кабину паровоза. Впрочем, все это ненужная лирика.
Труп Николая обнаружили на пустыре на окраине города. Справа забор, за ним заброшенный дом, слева спуск к реке. В наши дни (то есть, в моем прошлом, а здешнем будущем), после обнаружения трупа – оцепление, осмотр места происшествия специалистами, обход и опрос, и все прочее. Здесь
Ругать бестолкового гражданина нет никакого смысла. Другой бы на его месте прошел бы мимо или оттащил тело в заброшенный дом. Не дурак, понимает, что именно его и начнут трясти в первую очередь.
Я даже не стал ждать непосредственного приказа начальника губчека, и так понятно, что расследованием преступления стану заниматься я. А как иначе, если убили чекиста, да не простого, а начальника отдела? И на теле не оказалось ни оружия, ни служебного удостоверения.
Последний раз Иваненко видели вчера вечером, часов в восемь. Дел никаких не было, оперативники разошлись со службы сравнительно рано. Да я его сам и видел. Так что, пока я последний, кто видел его живым.
Отправив парней, кто оказался под рукой (и своих, и Колькиных) в «разгон» – кого вместе с гражданином Прохором Тишковым осматривать место происшествия (велено не только все облазить, но и зарисовать подробную схему), кого на поквартирный обход (пусть подомовой, какая разница?), кого в морг (пусть патологоанатом вскрытие проведет, а не только пулю достанет), двоих ребят (из своего отдела) послал по месту жительства Николая. Озадачив подчиненных, сам начальник отдела по борьбе с контрреволюцией пошел туда, куда положено – на совещание. Как же без них?
В кабинете товарища Есина уже заседали члены коллегии губчека. Еще бы, тут не рядовое убийство.
– Владимир Иванович, – обратился ко мне начальник, – Что скажете?
– Люди работают, – уклончиво сказал я. – Я пока составляю список версий, потом станем отрабатывать.
– Слушай, Аксенов, – перебил меня Фирсов, новый заместитель начгуброзыска. – На кой хрен список версий? И так ясно, что Иваненко убила контра. Берешь эту контру, и к стенке ставишь!
Если бы я не знал, что Фирсов в недавнем прошлом трудился конторщиком сплавной конторы, он мог бы походить на карикатурный образ революционного матроса – бесхитростного, недисциплинированного, рубящего сплеча и режущего правду-матку в глаза всех и вся. Настоящие матросы, с кем довелось столкнуться, парни толковые и дисциплинированные, потому что на корабле по-другому никак.
– Не возражаю, – кивнул я. – Если мне товарищ Фирсов список составит кого в расход пустить, а еще письменный приказ отдаст, что он разрешает революционное законодательство нарушить, то с превеликим удовольствием.
– Аксенов, ты что такое несешь? – вытаращился замначальника. – Все списки контриков у тебя должны быть, я же знаю, что ты целую картотеку составил, а насчет стенки – это я к примеру сказал.
Списки у меня действительно были. Из живущих ныне в Череповце членов партии народной свободы (сокращенно ПНС), а более известная как партия кадетов – целых шесть человек, хотя в семнадцатом их было целых семьдесят, социал-революционеров – четырнадцать, из которых пятеро симпатизировали "правым", шесть октябристов (хотя можно ли их брать в расчет, если партия объявила о самороспуске?). Был еще «народный социалист», но он жил в уезде. Не так-то просто оказалось все сделать. У октябристов и кадетов фиксированного членства не было, соответственно, партбилетов никто не выписывал. Пришлось посидеть, полистать подшивки газеты «Голосъ Череповца» за 1910–1911 год, когда город готовился к выборам в Государственную Думу.