Секретная почта
Шрифт:
Удивительно ли, что мальчик весело поднял находку? А как же ее не повертеть в руках!
Джюгас отвинтил блестящую головку ручки. Горящими от любопытства глазами хотел увидеть чудесное перо.
И увидел… Между пальцами блеснул огонь. Опаляющая струя ударила в глаза. Гитлеровская мина-сюрприз терпеливо ожидала своей жертвы. Мой бедняжка Джюгас набрел на след фашиста. И на зеленый ковер из слепых, выжженных впадин покатились кровавые слезы… Ни птиц, ни рек, ни облаков эти глаза больше не увидят.
Погиб великий скульптор. Остался маленький, бедный слепой мальчик. Остался обездоленный человек.
…В комнате
Ты никогда не возродишься. Нет!.. Если бы ты был жив — я бы сам тебя уничтожил.
Не скрываю своей ненависти. Она свята и справедлива.
БЕСПОКОЙНОЕ МОРЕ
Человеческая память — всепоглощающая пучина. Сколько исчезает в ней событий и лиц, дружеских бесед и ссор…
Но и эта безмолвная пучина иногда говорит, когда ее взволнует какая-нибудь встреча, пожелтевшее письмо, порыв ветра.
Рыбаку Робертасу Дьевинису не давал покоя его неуемный нрав, за который пятидесятилетнего рыбака прозвали старым бесом. Никому не удавалось так «отделывать» рыбачьи суда, как Робертасу. Иной раз, по словам его однолетков — боронильщиков моря, он прямо-таки играл и своей и чужой жизнью. Такой уж был Робертас Дьевинис — закаленный морем рыбак.
Разговориться с Робертасом по душам было трудно. О прошлом он не заикался. А о настоящем, бывало, буркнет:
— Чего тебе сказать? Нынче рыба не идет, море неспокойное, сердитое.
— Почему?
— Полнехонькие тралы выгребали самок — в них весу больше. Зато председатель премию огреб. Море и мстит.
Вот и весь разговор.
Правда, другие рассказывали, как Дьевинис дважды тонул. В первый раз, когда рыбаков мотал шквал на море. После шквала они упали на палубе и уснули. Лодка ночью тихо дрейфовала без огней — волны сорвали фонари с мачты. Не было в те времена ракет, не соблюдали строго вахту. Мимо шел из Риги шведский «купец» с транспортом лошадей. А что такое одинокая лодчонка в ночном море? Скорлупка… Стукнул ее носом торговый корабль и пошел своей дорогой. И только один Дьевинис успел ухватиться за оторвавшуюся дубовую доску, влез на нее да так и плавал без малейшей надежды, взывая к бескрайней тьме, печальным звездам, жадной пучине.
Видно, сильно звучало в его голосе желание жить. Услышали Дьевиниса на случайно подвернувшейся лодке латышских рыбаков. Отыскали они доску с человеком. И потом еще рыскали взад и вперед, но обнаружили только три спасательных пояса. Какой же рыбак наденет пробковый жилет, укладываясь спать хотя бы и на мокрой палубе?
А в другой раз хлебнул Дьевинис морской соли, когда катер перевернуло по дороге к пристани. Тогда Дьевинис ухватился за цепь и обмотал ее вокруг себя. Волны швыряли лодку то к берегу, то к морю, терли цепь о киль. Рыбак, захлестываемый водяными горами, плавал — хоть не в лодке, так за лодкой.
С нечеловеческими усилиями Дьевинис добрался-таки до берега, стремясь ощутить под ногами твердую почву, надышаться
В последнее время Дьевинис плавал звеньевым, распоряжался артельным катером и двумя подручными. И прославился тем, что ни одна лодка не переживет его. Море было скупым, но к середине лета Дьевинис наловил столько, сколько ему полагалось за весь год.
И вот пронеслась недобрая весть: Дьевинис опять угробил лодку. Ее сначала ободрали весенние льды. А теперь доконала мель у ворот гавани. Волны шумно накидывались на эту отмель, с которой не могла справиться землечерпалка. Суда стонали, в днищах появлялись щели, насосы изнемогали от напряжения. А парень из портовой службы надзора многозначительно ухмылялся. Подобные записи в его книгах звучали смертным приговором отслужившим свой век катерам. Не увидят они больше синего моря! Судовой реестр не выпустит их за ворота гавани.
Особенно неистовствовал Дьевинис:
— Опять закавычка? А куда дуб девался? Бабье корыто крепче соснового катера! Бывало, в Ниде мастер сделает суденышко — так на двадцать лет. А теперь… Бумажки, акты, контролеры… Рыбе скормить весь этот реестр с его придирками!
Так в артели возник большой и путаный спор. И спор этот окончился очень неожиданно — открылась страничка прошлого Дьевиниса, о которой он молчал.
Председатель артели Жиба не на шутку сцепился с рыбаками.
— Где новые катера? — шумели задние ряды на общем собрании. — Только за подсобное хозяйство болеешь! Настроил парников, коровников, всяких душей для свинок, сам машину завел… Миллионы сквозь пальцы ушли, а лодки — дыра на дыре!
Чтобы рыбаки вконец не заклевали его своими попреками, председатель заказал на Неманской судоверфи несколько катеров. Но кого назначить на эти лодки, кого за ними послать?
Катера делали долго, а ропот среди рыбаков все нарастал. Море, рыба, море, рыба… Упорствовал и председатель: а почему бы тем рыбакам, что посвободнее, особенно старикам, не прополоть артельные огороды, почему не поработать на стройке складских помещений? На берегу работы хоть отбавляй, а они — всё про улов да про сети.
И председателю казалось: самый первый строптивец — Дьевинис. Жиба злился. Эх, посадить бы на мель этих горлопанов, чтобы знали — и на них есть управа!
Но людей, которые днюют и ночуют под открытым небом, не запугаешь дождичком. Как ни крутил Жиба, а на один из новых катеров пришлось назначить Робертаса Дьевиниса.
С болью в сердце выписывал председатель командировки на верфь не тем, кому хотелось бы.
Жиба сидел в конторе, как всегда при галстуке, в рубашке с накрахмаленным воротничком и в велюровой шляпе с ворсом, которую и снимал-то, верно, только когда спать ложился.
Он критически оглядел сгрудившихся вокруг стола рыбаков в мятых брезентовых куртках, с масляными пятнами на рукавах.
Жиба любил пофилософствовать и славился ловко подвешенным языком, с которого так и сыпались всякие посулы, — ведь это ему ни копейки не стоило:
— Побрейтесь, почиститесь. Тут у нас — глушь, деревня, ветер, море. На полсотни лет отстали. Культуры не хватает. А едете в большой город. Но не горюйте. Я с вами поеду на верфь. Помогу, где потребуется. Вы только оденьтесь поаккуратнее. А где разговаривать — это уж мне… Выручу вас! Ведь такая поездочка! Прямо праздник.