Секретная почта
Шрифт:
— Фельдшерица… — услужливо наклоняясь к гостю, зашептал Мотеюс. — Хотела захороводить агронома, а тот возьми да укати с другой. И метрики для загса забрали.
Видно желая подразнить девушку, прятавшуюся за окном и занавеской, Мотеюс запел громче прежнего:
А когда туда пошла, Ничего я не нашла: На горе гниючий мох, Под горой чертополох…Во двор как тень проскользнул
Горожанин подозрительно покосился на незнакомца и обернулся к леснику с немым вопросом — кто это с такой младенческой улыбкой?
— Пригласим Юргюкаса… — оживился лесник. — Пусть пива полакает да пощебечет нам.
Игнатонис даже зубами скрипнул:
— Не связывайся!
— Кто же он такой? — не выдержал приезжий.
— Хитрый дурень… — отозвался Игнатонис и одним духом осушил полулитровую посудину.
Лесник тихо хмыкнул. Ему были известны причины бригадирской злости. Отец Юргюкаса в давние годы украшал сельские перепутья деревянными страстотерпцами, скорбящими божьими матерями, святыми Флорианами. И гробы мастерил. Юргюкас в отца пошел. Только новые времена изменили и богорезов. Парень сбивал кадушки под капусту и огурцы, гнул обода к колесам, а в часы досуга вырезал людей и зверей. Проезжие студенты, приметив работы Юргюкаса, сфотографировали парня и его фигурки. И как же остервенел Игнатонис, увидев на газетном листе собственную персону: валяется он в обнимку с огромной бутылью, а из горлышка выползает змея с тонким, гибким жалом!
Только тогда Игнатонис заинтересовался горенкой Юргюкаса, где резьбой загромождены все подоконники. Тут и телята, и девка Ядвигуте с подоткнутой юбкой, и бухгалтер, у которого очки с носа слезают, и тетка Агуте с медалью «Матери-героини» на мощной груди, и тракторист, оседлавший бочку с бензином. Сам дьявол подарил свои когти Юргюкасу, чтоб тот мог людей обезьянничать!
Увидел бригадир и усача с бутылью и змеей, схватил и что есть силы шваркнул об пол. Деревянная фигурка треснула пополам.
Юргюкас и не вздрогнул. Стоял и улыбался, будто святой угодник. Потом спокойно нагнулся, поднял обломки, погладил и сказал бригадиру:
— Ты, сударь, как гриб. Вырос, напыжился, а корни твои слабоватые.
Игнатонис стиснул кулачище размерами в дубовый пень и, помахивая им, грозно рявкнул:
— Тебя самого на опилки спишу, коли будешь людей порочить!
А в голубых глазах Юргюкаса все не пропадает усмешка. Пожал плечами, подошел к верстаку, опять взял ножик и какую-то чурку.
— Дерутся те, кому лень мозгами раскинуть… — сказал он, не поднимая глаз.
С той поры Игнатонис не может спокойно встречаться с Юргюкасом. И так, и сяк прикидывает, чтоб парня из деревни выжить или прищемить, чтоб и не пикнул. Да разве сразу придумаешь! Прошли строгие времена — нельзя уже прихлопнуть, как прежде…
Юргюкас присел на булыжник с краю
Встревожился и городской, заметив сердитую складку в уголке губ бригадира.
— А может, глоточек ему… — шепнул приезжий. — Погладить пса, чтоб не тявкал…
— Не связывайся! — повторил Игнатонис. — А коли он за нами потащится, я его…
Игнатонис треснул кулаком по жернову.
— Глянь-ка, опять выстругивает… — промолвил Мотеюс.
Все видели — Юргюкасу надоело глазеть на фельдшерицыно окошко, он нашарил в кармане ножик, поднял с земли угловатый корешок и принялся что-то вырезать.
Игнатонис за пивной кружкой сидел как на горячих угольях. Он притворялся, что и не глядит туда. Но мучило беспокойство. Шепчется с городским, а сам нет-нет да сверкнет глазами в сторону Юргюкаса.
Один Мотеюс, уже вконец нализавшийся, ничему не дивился и снова попробовал завести песню.
Раскрылись двери, на пороге домика появилась фельдшерица. Высокая, бледная, коса уложена венчиком, глаза запали — видно, расстроило ее происшествие с неверным агрономом.
— Привет, Юргюкас, — сказала она устало. — Принес обещанное?
Юргис встал с виноватой улыбкой. Руки у него болтались, будто плохо подвешенные.
— Да не видывал я сроду этих слонов, — отозвался он. — Пробовал, а вместо слона кошка мяучит…
— Семь слонят — это к счастью… — вяло продолжала фельдшерица. — А я-то думала, ты мастер на все руки. Все можешь вырезать — и что бывает, и чего не бывает…
Юргюкас робко плечами повел:
— Может, семерых лосей? Иду я на днях через рощу — эдакий лесной царь на тропу выбежал! Венец у него, будто с камнями драгоценными. И умчался вперед — земля задрожала. Ведь и счастье человека — всегда впереди.
Фельдшерица подошла к малиннику, раздвинула листья, сорвала ягодку и задумчиво посмотрела на Юргюкаса.
— Счастью цену знает тот, кто испытал несчастье, — проронила она. — Ладно. Ступай к своим лосям. А если слонов не видал, покажу тебе их на картинке. Только в другой раз.
Юргис не торопился уходить. Стоял с грустной улыбкой и порывался еще что-то сказать.
Девушка рвала малину, собирала в пригоршню.
— А лось в лесу плачет… — заговорил Юргюкас. — Там неладная машина стоит. Больно она сюда зачастила…
Прислушивавшийся к обрывкам разговора Игнатонис теперь чуть не налег на столик, впиваясь глазами в Юргюкаса. Горожанин толкнул в бок дремавшего лесника:
— Пошли. Верно, пора.
Юргюкас, спиной к каштану, заговорил еще громче:
— Просил вас лось… Ведь у вас телефон!
— Куда ты хочешь позвонить? — заинтересовалась фельдшерица. — Что за неладная машина? Где она, зачем прибыла?
— У лося рога остры. Рассерчает — может такое натворить… — сказал Юргюкас уже настолько отчетливо — столетний каштан и тот мог расслышать!