Секретные миссии (сборник)
Шрифт:
— Надеюсь, что, прежде чем врач пришел к такому заключению, он направил вас на рентген?
— Нет, — ответил я.
— Что? Он обошелся без рентгеновского снимка? Как же так? Откровенно говоря, Пинто, осмотрев вас, я не нахожу никаких признаков рака. Но окончательные выводы я делать пока остерегусь. Необходимо провести тщательные исследования, в том числе и рентгеноскопию. Во всяком случае, я, гражданский медик, придерживаюсь такой точки зрения. Может быть, в армии считают иначе, — Он иронически улыбнулся.
В глубине души у меня вспыхнула искра надежды, и лед, сковывавший все мое существо, начал таять.
—
— Я поведу вас на консультацию к одному видному специалисту, — сказал он. — И чем скорее, тем лучше. Например, завтра вы свободны?
Я молча кивнул — у меня не было сил вымолвить хоть слово.
Встреча со специалистом по раковым болезням состоялась. В его клинике мне сделали тщательную рентгеноскопию. Через два дня я пошел к своему врачу. Больной от ожидания, все еще не зная, какой будет окончательный ответ, я вошел в приемную врача. Я чувствовал себя, как осужденный на смерть перед казнью, когда он надеется, что в последнюю минуту может прийти помилование.
Врач встретил меня сердечно и приветливо, с довольной улыбкой потирая руки.
— Ну что ж, Пинто, — сказал он, — очень рад сообщить вам приятную новость. Врачи не любят публично опровергать своих ученых коллег, но должен сказать, что на этот раз ваш армейский специалист попал впросак. У вас нет ни малейшего признака рака. Вы страдаете от крайнего нервного истощения — это ясно даже профану. Все остальное у вас в полном порядке. Два месяца спокойного отдыха — вы выздоровеете и будете прыгать, как воробей. Ну, что же вы молчите? Скажите что-нибудь. Иначе можно подумать, что вы предпочли бы умереть.
Но я ничего не мог сказать — я понял, что значит помилование перед казнью.
Три месяца наслаждался я отдыхом. Наступление немцев в Арденнах провалилось, стало очевидно, что война в Европе подходит к концу. Меня ждало много работы, но все это я отодвинул на задний план. «Пусть подождут», — думал я — ведь это был первый мой отдых почти за пять с половиной лет.
К концу марта 1945 года я выздоровел и приступил к своей работе на континенте. Не прошло и шести недель, как наступил долгожданный день победы и окончательное освобождение северных провинций Голландии, где немцы долго продолжали оказывать яростное сопротивление. В начале июня я по делам службы приехал в Гаагу. Мне предстояло допрашивать одного эсэсовца, который был не немцем, а голландским коллаборационистом.
Он сидел в тюрьме для политических заключенных, прозванной «Апельсиновой гостиницей», в курортном городке Схевенинген, близ Гааги. Тюрьма находилась в ведении канадских военных властей. Одно ее крыло было отведено для политических заключенных, а также для подозреваемых шпионов и коллаборационистов.
Этот эсэсовец-голландец был схвачен одним из отрядов голландского Движения сопротивления. Он попал в плен в черной эсэсовской форме. Судя по красно-белой ленте на мундире, он был кавалером «Железного креста». Круглая голова с низким лбом, коротко подстриженные волосы, маленькие, заплывшие жиром свиные глазки, надменность и высокомерие, свойственные эсэсовцам, — все это говорило само за себя. На мой взгляд, дело его не вызывало сомнений, и я рассчитывал покончить с ним за каких-нибудь пять — десять минут. Человеку, пойманному на месте преступления
— Итак, вы коллаборационист, — сказал я. — Иначе трудно объяснить, почему на вас эта щеголеватая форма, не так ли?
Он вспыхнул:
— Как вы смеете? Обвинять меня в сотрудничестве с немцами?! Я патриот и много сделал для своей страны.
Я пристально посмотрел на него.
— Вы патриот? Если следовать вашим взглядам, то Геринг — самый безгрешный человек на земле, а Гиммлер — богобоязненный учитель воскресной школы. Если вы патриот, то почему вы оказались в этой форме? Разве немцы наградили вас «Железным крестом» за вашу любовь к Голландии? В наш век чего только не случается, но этому, извините, я никак не могу поверить.
— Вы не знаете всех обстоятельств, — ответил он. — Разумеется, непривычно видеть голландца в этой отвратительной форме, но я могу все объяснить.
Он старательно разыгрывал возмущение.
— Это вопиющая несправедливость! Человек неоднократно рисковал жизнью во имя своей родины, а его бросили в эту тюрьму, тогда как настоящие коллаборационисты на свободе и даже слывут героями. Теперь, когда немцев прогнали, они вылезли из своих нор, захватывают теплые местечки, прикарманивают все, что плохо лежит, а вы и не вспоминаете о том, что они якшались с немцами. А меня, честного человека, который так много сделал для своей страны, хотят сгноить в этой тюрьме. Разве это справедливо?
Я не прерывал его.
— Ну хорошо, Иоанн-мученик, — вставил наконец я, — расскажите о себе что-нибудь еще. Все это очень интересно, даже интригующе.
— О, я вижу, вы мне не верите, сэр, но это чистая правда, клянусь вам. Я стал эсэсовцем, потому что мне приказал один старший офицер из нашей секретной службы. Он подробно проинструктировал меня, как войти в доверие к немцам, как отвечать на их вопросы и т. д. А когда мне удалось поступить на службу к немцам, он говорил, какие сведения необходимо узнавать. Раз в месяц я должен был передавать добытые мною данные его офицеру связи, встречаясь с ним на набережной в Роттердаме.
Я ни одной секунды не верил этому эсэсовцу — слишком много подобных россказней пришлось мне выслушать за долгие годы службы в контрразведке. Но если не удастся доказать его виновность, он будет оправдан военным трибуналом за отсутствием прямых улик. В самом деле, к противнику засылалось много наших агентов. Во время войны эти люди ежедневно рисковали своей жизнью, а в конце войны с ними могли расправиться как с коллаборационистами. Следовательно, в «Апельсиновую гостиницу» мог попасть и наш агент, но я не верил, что им оказался этот эсэсовец. Нужно было принять какое-то решение, и я продолжал перекрестный допрос.
— Ну ладно, — сказал я. — Допустим, вы должны были раз в месяц в Роттердаме встречаться с офицером связи и передавать ему разведывательные сведения. Как его фамилия, чтобы я мог проверить это по архивам?
Заключенный высокомерно улыбнулся.
— У разведчиков, сэр, не спрашивают имени и адреса. Чем меньше вы знаете о своем коллеге, тем меньше вы можете сказать о нем. Я никогда не спрашивал его фамилии и никогда не называл своей. Нас занимали более важные дела, чем обмен визитными карточками.