Секретный агент S-25, или Обреченная любовь
Шрифт:
– С какой целью проникла?
Соколов невозмутимо отвечал:
– Чтобы увидать меня.
– И все? – На физиономии Батюшева отразилась непередаваемая гамма чувств – от удивления до зависти. Махнул рукой. – Впрочем, влюбленная женщина может выкинуть такой фортель. И что вы хотите?
– Чтобы наша разведка оказала своему проверенному сотруднику Вере фон Лауниц необходимую поддержку.
– Хорошо, сделаю все от меня зависящее. Приходите на «кукушку» в шесть вечера.
Когда в указанное время Соколов появился на конспиративной
– Наш новый план одобрен. Отправляетесь завтра из Москвы военным эшелоном по маршруту Москв – Смоленск – Орша – Минск. В Минске будет сформирован отряд, в который войдете и вы, – об этом мы побеспокоились. С отрядом по железной дороге двинетесь далее – в штаб армии Юго-Западного фронта, которым командует генерал Гутор. Вас припишут к разведывательному полку. Вот вам новое предписание. О вашей миссии, как вы настояли, знает лишь самый ограниченный круг лиц. – Батюшев долго глядел в лицо Соколова, пожал ему руку. – Удачи вам, Аполлинарий Николаевич! Я верю в вас…
– А что с Верой?
– Ее оставят в покое.
Батюшев умолчал о сюрпризе, который он приготовил для гения сыска. Читатель своевременно узнает о нем.
В тот же вечер десятичасовым поездом Соколов отбыл в Москву. Он хотел хоть краткое время побыть с женой Мари и сыном Иваном.
Долгий взгляд
В субботу 28 января 1917 года Соколов прибыл в Москву на Николаевский вокзал. Как обычно, он был одет в полковничью шинель, по перрону ступал широко и стремительно, левая рука, по гвардейской привычке придерживать шашку, была словно привязана к бедру.
Носильщик, едва поспевая, тащил за Соколовым большой кожаный чемодан. Москва, древняя, громадная и людная, с множеством колясок и тяжелогруженых возов, с пестрой толпой прохожих, была засыпана свежим обильным снегом и казалась городом волшебной красоты из детской сказки.
Дворники деревянными лопатами собирали снег возле тротуара в большие кучи. Городовые, придерживая шашку, прохаживались возле своих будок, разглядывая бесконечную череду пешеходов, готовые в любой момент задержать подозрительное лицо. Разрезая пополам вокзальную площадь, несся трамвай, и пешеходы суетливо перебегали через рельсы. Испуская резкие звуки клаксоном, из вокзальных ворот выезжал санитарный автомобиль, и на льду пробуксовывали колеса с металлическими спицами.
Чемодан был положен в небольшие саночки. Извозчик, молодой парень на деревяшке вместо ноги, забрался на облучок, дернул вожжи. Саночки выехали на Каланчевку, оставили справа старинную и узкую, как пожарная кишка, Домниковскую улицу, прокатили мимо гостиницы «Петербург». Невысокая, крепкая лошадка с лоснящимися боками стучала подковами по наезженной дороге, и порой снег срывался с задних копыт и летел в седоков. Наконец сбавив ход, лошадка стала подниматься в гору.
И вот предстало в своей древней красе великолепное
Открылся дом под номером 19 по Большой Спасской, с громадной рекламой шоколадной фабрики Эйнема, занимавшей почти всю торцовую стену.
Старый знакомец, дворник Платон, старательно царапал скребком по тротуару, испуская отвратительные звуки и не обращая внимания на сыщика. Соколов не упустил случая подтрунить над Платоном. Он дал ему под зад пинка, страшным голосом крикнул:
– Чего, старый пень, тишину нарушаешь?
Подслеповатый Платон, оскорбленный в чувствах, не сразу разглядев гения сыска, прогундосил:
– Зачем деретесь? Если каждый прохожий под зад пинать станет… Вот свистну сейчас городового. – И вдруг узнал Соколова, торопливо сдернул с ушей баранью шапку и выкрикнул фистулой: – Здравия желаю, ваше сиятельство. Аполлинарий Николаевич! Простите, не сразу признал вас. Дозвольте чемоданчик поднести…
Три года назад, в декабре 1913-го, проведав о доносе дворника, Соколов засунул Платона головой в унитаз. По необъяснимой логике, с той поры барина с шестого этажа дворник полюбил еще сильней.
Как всегда после долгой разлуки, в доме начался переполох.
Мари, счастливо улыбаясь, ласково провела теплой ладошкой по щеке мужа:
– Вас, Аполлинарий Николаевич, узнать трудно… В вашем облике появилось что-то новое. Вы стали похожи на античного героя.
Соколов обратил внимание на новое лицо, скромно стоявшее в коридоре, – полноватую, с пышным бюстом девицу в скромном темном платье, лет девятнадцати. Она с любопытством поглядывала на атлета и удерживала за руку вырывавшегося сына, строго выговаривая:
– Иван Аполлинарьевич, ведите себя прилично!
Мари представила:
– Это воспитательница Вани – Елена Гавриловна. Она учит русскому и французскому языкам, а также игре на фортепьяно и хорошим манерам.
Девица сделала изящный книксен, а Ваня воспользовался заминкой, вырвался, бросился к отцу и в мгновение ока, не без папашиной помощи, вскарабкался ему на плечи. Он гладил лицо и целовал отцовскую щеку, приговаривая:
– Ой, папочка, как я о тебе скучал, даже плакал один раз.
– Сынок, нам плакать не пристало, пусть плачут наши враги. Но почему Лукерья сейчас слезы льет?
Горничная прижалась лицом к плечу гения сыска:
– Наконец-то сокол наш ясный объявился! Разве дело – дом без хозяина? Это все равно что лампадка без фитиля. Но теперь заживем по-человечески…
– Эх, Луша, Россия не то место на земле, где можно нынче жить по-человечески. Душ включи да обед скорее на стол ставьте.
– Чёй-то душ? – удивилась Лушка. – Дорожному человеку, поди, теплую ванну принять полезней…