Секретный агент S-25, или Обреченная любовь
Шрифт:
Соколов встал в конце очереди, приготовившись к мучительной для него процедуре – терпеливому ожиданию. Минут через пятьдесят подошла его очередь. За столом сидел комендант в чине капитана. По всему его измученному виду было заметно: он смертельно устал. Равнодушным тоном произнес:
– Что у тебя, рядовой?
Соколов протянул воинское требование на билет и солдатскую книжку. Комендант, не читая документы, сделал помету на воинском требовании, сказал:
– Иди к дежурному, он выдаст тебе билет в вагон третьего
Дежурный долго, скрупулезно изучал солдатскую книжку, испещренную пометками о проступках и наказаниях, разглядывал печати. Хмыкнул и с любопытством уставился на Соколова, прочитав, что тот разжалован в рядовые из полковника. Со злобой пролетария к аристократу ткнул пальцем:
– А почему здесь подпись неясная? И печать смазана?
Соколов холодно парировал:
– Потому что неясно расписался писарь. Наверное, в гимназии неусерден был в каллиграфии. А когда печать прикладывал, руки после пьянки тряслись.
Дежурный заругался:
– Шутить будете в другом месте! – и, брызгая чернилами, нацарапал на билете фамилию и звание Соколова, сунул в окошко.
– Литерный поезд номер сто семнадцать до Минска уже подан на первый перрон.
Соколов, не выходя на улицу, через боковую дверь пошел в зал ожидания, чтобы выйти к платформам. Когда-то в мирное время, направляясь в Европу, он прежде бывал там множество раз.
Едва Соколов появился в малолюдном зале, как его кто-то толкнул в спину и грубо окрикнул:
– Рядовой, куда прешься?
Соколов увидал маленького роста, с узким прыщеватым лицом и глубоко утопленными глазками прапорщика. Соколова удивила непонятная ненависть, с какой этот некрасивый и тщедушный юнец глядел ему в глаза. Смиряя себя, Соколов стал объяснять:
– У меня железнодорожный билет, я иду на платформу.
Прапорщик, распаляясь все больше и, видимо, сам наслаждаясь своим гневом, громко закричал:
– Молчать! Почему, спрашиваю, прешься в зал для офицеров? Не знаешь своего места? Дезертир, шпион? – Он резко, словно галка, повертел головой, махнул рукой: – Патруль, проверь документы у этого…
К Соколову тут же подошел подпрапорщик в новенькой с блестящими пуговицами шинели. На тонком сухом носу поблескивало пенсне. Соколов подумал: «Похож на недоучившегося правоведа».
Подпрапорщик потянул Соколова за рукав:
– Отойди от прохода! Куда направляешься?
– Читать умеешь? Тут нацарапано: в Московский разведывательный батальон, литерным поездом номер сто семнадцать.
– Почему старшего по званию называешь на «ты»?
Соколов прожег прапорщика взглядом:
– Потому что старший по званию – хам, который не знает устава!
Подпрапорщик выкатил глаза.
– Во-от оно что! – Задумчиво почмокал губами, напустил на юную физиономию важность. – Может, и впрямь ты шпион? Так-с! Предъявите солдатскую книжку.
– Держите!
Подпрапорщик
– Тэк-с, солдатский билет: Аполлинарий Николаевич Соколов, православный, уроженец Москвы. Из дворян? Хм! Мобилизован 21 июля 1914 года в триста одиннадцатую пешую Московскую дружину в чине полковника… – Взглянул с удивлением: – Как так – полковника? А почему на вас форма рядового?
Соколов ткнул пальцем:
– Тут написано: 15 января 1917 года военно-полевым судом разжалован.
– За какую провинность? За трусость в бою?
Соколов язвительно усмехнулся.
– Никак нет, ваше благородие! – Заглянул в глаза очкарика. – Я физически – понял? – физически оскорбил штабного офицера. Сделал ему очень больно. Он посмел грубо со мной разговаривать. А я хамов не люблю.
Подпрапорщик хмыкнул, достал платок и вытер каплю с носа. Допрос продолжил уже вежливым тоном:
– Так, корешок воинского требования на железнодорожный билет, сам билет. Все правильно! А это что? Выписка из госпиталя. – Поднял глаза на Соколова. – Куда были ранены?
Соколов начал раздражаться:
– Господин подпрапорщик, в справке все указано: два штыковых ранения – в плечо и вот, в щеку, сами можете видеть. И сквозное пулевое ранение в правую часть груди.
– Больше в зал для офицерского состава ходить не советую. Народ нынче нервный, измотанный. Германские шпионы и революционные агитаторы повсюду налезли. Сейчас выйдете на улицу, справа проход на перрон. Счастливо воевать! – приложил руку к папахе, лихо сдвинутой на правое ухо.
Соколов направился по указанному направлению. Он размышлял: «Надо быть осторожней. И следует скорее входить в новую роль. Теперь на себе испытал, каково жить в солдатской шкуре. Не сладко, право!»
Очередь на фронт
Возле входа на перрон, у высокой решетчатой ограды, стояла большая толпа. Это были солдаты в серых шинелях, с вещевыми мешками на плечах, с темными, замученными лицами, на которых озлобленность мешалась с глубокой печалью.
Попадались и люди в штатском, несколько женщин в крестьянских тулупах, с шалями, завязанными на спине крест-накрест.
Строем приблизились два отряда, человек по тридцать. Их сопровождал ротмистр в высокой каракулевой папахе серого цвета. Он зычно гаркнул:
– Рас-ступись! Кавалеристы идут.
Знатоки неодобрительно загалдели:
– Это из резервного батальона. Ишь, завсегда прут без очереди, будто мы не такие же защитники престола…
Тем временем на вокзале шла обычная суета. С санитарного поезда сгружали раненых. Одни, опираясь костылями в заплеванный пол, тихо тащились к зданию вокзала. Другим, подставляя плечи, помогали санитары. Тяжелораненых на носилках тащили волонтеры.