Секретный агент S-25, или Обреченная любовь
Шрифт:
– Эй, земляк! Ходи сюда. Я тебе место держу. Давай мешок. Сало есть? Кто Богом не забыт, тот всегда бывает сыт.
Соколов направился к толпе, липшей к вагонным ступенькам, встал в очередь. У Шатуновского закралось сомнение: «Нет, это не Соколов! Тот не будет дожидаться, тот – нахал, всех оттолкнет и залезет первым».
Чтобы развеять свои сомнения, он громко позвал:
– Господин Соколов!
Солдат повернул голову, удивился:
– Доблестный Шатуновский? Никак в поход собрался?
Журналист согласился:
– В поход! – Притворно вздохнул. –
Соколов с убийственной иронией отвечал:
– Ваше перо, сударь, страшнее пистолета. И какой фронт осчастливите своим присутствием?
– Юго-Западный, армия Гутора.
– Мы едем общим маршрутом. А я порой читаю ваши ядовитые фельетоны: «Аристократическая плесень», «Сенаторы с большой дороги», «Звездная пыль». Очень боевые фельетоны. К соотечественникам вы беспощадней, чем прокурор к рецидивистам. Прошу! – Соколов вежливо пропустил вперед себя озадаченного журналиста. – Там мой товарищ занял место. И хотя у вас широкий таз – это говорит о мужской недостаточности, – для вас найдем место.
– Спасибо, очень признателен.
Шатуновский, поднимаясь по ступенькам в вагон, размышлял: «Для публикации тема прекрасная: „Граф в солдатской шинели, или Горькая доля падшего аристократа! “»
Жизненное пространство
Едва Соколов вошел в вагон, в нос шибанула отвратительная смесь запахов: человеческого пота, водочного перегара, грязи и застоявшегося табачного дыма.
Окопное мясо в поношенных, залатанных шинелях изрядно набило вагон. Солдаты заняли все лавки, включая багажные.
Задымили десятки вонючих папирос и «козьих ножек». В воздухе повис кислый дым. Все были удивительно спокойны, а некоторые даже куражно радостны. Семен Бочкарев размахивал рукой и орал на весь вагон:
– Господин солдат, прошу сюда! Тут ваш плацкарт…
Соколов сбросил на жесткий диван шинель, а сам отошел к окну, вглядываясь в морозную даль.
Теперь в проходе появился унтер Фрязев. Он шел с тяжелым мешком за спиной. Его походка была какой-то особенной, вихляющей. Он с презрительным недоумением смотрел на солдат, успевших занять места. Вдруг он прищурил глаз, разглядел свободное место, которое Бочкарев предназначил для Соколова. Унтер швырнул на диван мешок, облегченно вздохнул, но Бочкарев остановил его:
– Унтер, твоих тут нет! Уже занято…
– Кому занято, а кому нет, – отвечал Фрязев, усаживаясь на диван. – Ты что, билет покупал?
– Во-во, покупал! Кыш отседова!
– Чего? – удивился рослый Фрязев, оценивающим взглядом меряя жидкого Бочкарева.
Тот напирал:
– Не окусывайся, здесь не подают. Оглох, что ль, а то прочищу ухи и на затылке завяжу!
Фотий Фрязев изумился такой отчаянности. Он уцепился за грудки Бочкарева:
– Эх, проучу-ка тебя…
Бочкарев весело отвечал:
– Иди на водокачку руки помой, а то сортиром пахнут!
Солдаты рассмеялись. Фрязев еще крепче уцепился за шинель Бочкарева, желая повалить
– Ты чего безобразишь, рядовой?
Соколов строго произнес:
– Кто позволил руки распускать? Я тебе такого леща отвешу, что будешь лететь, свистеть и радоваться.
Солдаты опять грохнули веселым смехом, а Фрязев перед видом громадного мужчины с властными манерами счел за благо отступить. Он лишь зло сверкнул маленькими поросячьими глазками:
– Еще ответишь за безобразие! – и внимательно оглядел соседний диван. И, вновь переходя на уверенный тон, прищурился и строго сказал: – Потеснитесь, не в театр пришли!
– Куда же тесниться? – заворчал Шатуновский. – У нас уже комплект, шесть человек…
– Вот ты, кучерявый, и потеснись! – зло отвечал Фрязев. – Для фронтовика обязан потесниться. Я за тебя кровь свою проливал, я экзамен на унтера сдал, а ты места уступать не желаешь. – И, просунув колено, отжал Шатуновского и затем втиснулся на скамейку.
Ударил колокол. Вдруг вагон вздрогнул, гонгом лязгнули буфера, колеса пришли в движение.
Все радостно загалдели:
– Поехали, слава богу! – и полезли в мешки доставать провизию, чекушки и полбутылки. Российская традиция свято соблюдалась – выпивать и жевать немедленно, едва паровоз даст третий гудок.
Поезд потащился мимо станционных построек.
Соколов глядел в мутное окно. Мимо плыла черная земля, по которой шли люди в промасленных костюмах – сцепщики, кондуктор с красным фонарем, тащилась с тяжеленным мешком за плечами краснолицая баба в пестром платке, осторожно вышагивал по шпалам мужчина в шапке пирожком и с кожаным портфелем.
Вагон миновал угольный склад, водокачку с громадной лужей – здесь заливали паровозные баки, – оставили позади платформы, груженные пушками, силуэты которых явственно проступали под грязным брезентом. Вот началась городская окраина: небольшие домишки с веселыми дымами, подымавшимися из труб, большие склады вдоль линии со стаями бездомных собак.
Соколов мысленно произнес: «Прощай, любимый город! Увижу ли еще тебя, пройдусь ли по твоим булыжным мостовым?» На сердце не было обычной легкости, душа томилась страшными предчувствиями.
И впрямь, впереди графа ждали смертельные испытания. И гений сыска не уклонился от опасностей, ибо понимал: великая Россия и государь ждут от него подвига.
…В это время в проходе появилась еще одна фигура, которой в нашей истории суждено играть некоторую роль.
Рядовой Факторович
Недоуменно озираясь, в проходе стоял тот самый человек с висячим носом и большими грустными глазами, на которого Фотий Фрязев прежде указывал Шлапаку. На грязный пол он явно садиться не желал, а места свободного не было. Кто-то из солдат предложил: