Секреты для посвященных
Шрифт:
— Хватит! Надолго запомнит…
Несколько минут Дик лежал в темноте. В ухо ему больно упиралась какая-то железка, но у него не было сил отстранить голову. Во рту было солоно от крови. Он сплюнул, вместе со сгустком крови вылетел зуб.
«Ну и черт с ним», — равнодушно подумал он. Пахло бензином, соляркой и кошачьей мочой.
Дик не понимал, что, задав ему жестокую трепку, товарищи оказали ему снисхождение. Если бы они доложили о его выходке с машинами начальству, его бы ожидал военный трибунал, поскольку налицо злонамеренное выведение военной техники из строя. Его распирала злоба. Он еще себя покажет. Они еще содрогнутся,
…А его мать Сима в этот вечер, не чуя беды, устроила себе небольшой праздник. В честь рождения сына подогрела чайник, опустила в чашку последний, оставшийся в сахарнице кусочек… Сегодня решила побаловать себя: достала из комода засохший пряник и, размочив его в чае, долго жевала, не отводя взора от фотографии сына, которая возвышалась посреди стола, прислоненная к пустой сахарнице. Дик на фотокарточке выглядел совсем ребенком.
«Ну вот, — подумала Сима, — на год старше стал, небось поумнел. Приедет, а я его и не узнаю».
Пряник размяк, превратился в мягкую сладкую кашицу, и его приятно было держать во рту. Поэтому Сима не торопилась запить лакомство полусладким чаем.
«Славный у меня мальчик, — подумала она. — Вон глазки какие смышленые. Только слабенький. Напишу-ка я командирам, пусть за ним присмотрят, поберегут. Он же у меня еще совсем ребенок. Ах, ты мой хороший!»
Сима не сводила влюбленных глаз с фотографии сына.
Начальник политотдела полигона генерал Лихо (генералом он стал совсем недавно, месяц назад) родом был из деревни Межборки, что в Курганской области. Всего детей в их семье было тринадцать, Вася был третьим. Детство его пало на войну. Пятиклассником работал в поле, на разных крестьянских работах; когда немного подрос, определили учеником токаря в МТС. Пережил все — и холод, и голод, и непомерный труд.
Военная карьера генерала началась буквально в первые послепобедные дни. Надо было заменить отвоевавших, проливших кровь за Родину, и комсомол, военкоматы обратились к ребятам, еще не достигшим срока призыва в армию, призваться, так сказать, досрочно, по собственному желанию. К месту прохождения службы, в Германию, Вася и еще несколько парнишек ехали на крыше — мест в вагонах не хватало, но это обстоятельство не смущало его: он был жив, а впереди хуже, чем было, не будет, ведь победа же! Он любил жизнь, людей, был спокойным, веселым, открытым, и поэтому люди легко с ним сходились, сдруживались, открывали ему душу. Видно, парнишке с мрачной фамилией Лихо на роду было написано стать политработником. Так, политработником, он дослужился и до генерала, к немалому, надо сказать, своему удивлению.
В этот день Василий Демьянович Лихо, как и во все другие дни, предшествовавшие какому-либо значительному событию — запуску, приезду начальства или разбирательству крупного ЧП, проснулся в состоянии, близком к состоянию боевой готовности номер один.
Быстро умылся, сделал физзарядку — на генеральском теле ни грамма лишнего жирка. Потрогал рукой загривок, помял, потискал: пуще всего не любил Лихо генеральских загривков с толстыми валиками жира, такие загривки вызывали в нем предубеждение. Надел спортивный костюм и сделал утреннюю пробежку вокруг ближайших кварталов, на ходу обмениваясь шутками с такими же, как и он, бегунами. На бегу хорошо думалось, и к тому времени, как он очутился на кухне, где жена Вера Никитична точно в срок, минуту в минуту, поставила перед
Первое место в плане было отведено расследованию отвратительного случая — проявления той самой дедовщины, о которой много писалось в прессе. Что это такое, дедовщина? К нашему стыду, в некоторых воинских частях возобладали порядки, свойственные не армии, а уголовному миру. Были факты, когда старослужащие низводили молодых солдат до положения своих прислужников, чуть ли не рабов, издевались над ними, унижали их человеческое достоинство. То был позор! Почитывая такие историйки в осмелевших за последнее время газетах и журналах, Лихо дивился безответственности командиров и политработников, допускающих во вверенных им подразделениях подобные безобразия, и радовался, что уж в ракетных-то войсках такого быть не может.
И вдруг вчера вечером ему докладывают, что в автохозяйстве молодой солдат избит. И кем? Своими собственными товарищами. С этим надо немедленно разобраться.
И вот перед генералом в его просторном кабинете стоит молодой солдат. Лихо внимательно вглядывается в его смуглое, узкое лицо с запавшими глазами. В них горит желтый огонь неуступчивой силы. Хотя внешне все в порядке — и в стойке, и в одежде, — в парне угадывается какая-то развинченность, словно кости уже потеряли жесткость, а члены тела удерживаются в необходимом положении лишь крайним напряжением воли…
Василий Демьянович, широкоплечий, седоватый, минуту-другую смотрит на Резникова сочувственным взором, потом тихо произносит:
— А ну-ка запри дверь…
Тот непонимающе оглядывается назад, в глазах его мелькает страх.
— Поверни ключ. И не бойся. Я хоть и генерал, а тебя не съем.
Солдат передергивает плечами, что должно означать: «А я не боюсь». Он подходит к двери, запирает ее.
— А теперь раздевайся. Догола.
— Зачем? — вырывается у парня.
Лихо сводит мохнатые брови, как бы напоминая: солдату с генералом спорить не положено.
Дик разоблачается. Одежду небрежно бросает на стул.
— Собери, положи как надо.
Чувство жалости охватывает Лихо. Явно недокормленный подросток. Все ребра можно пересчитать, на спине лопатки сходятся друг с другом. Живот втянут, коленки мосластые, как у щенка… И весь в сине-багровых подтеках от ударов, нанесенных аккуратно, через что-то мягкое. Одеяло, что ли?
У Василия Демьяновича всплывает в памяти только вчера полученное письмо. От солдатской матери. Постой-ка… Там, кажется, эта же фамилия — Резникова. Он лезет в ящик, достает письмо, прочитывает еще раз. И снова чувствует, как комок жалости поднимается из груди вверх, к горлу. Трудная судьба, постоянное недоедание, вино, может быть, наркотики. Тяжелый, изломанный характер…
Он вспоминает себя семнадцатилетним, едущим в Германию на крыше вагона. Ему, Ваське Лихо, разве слаще было? Отец и двое братьев пали на войне. Мать одна тянула семью. А дети ей помогали. Сейчас дети родителям не помогают. Не принято. Смотрят на них, как на пустой засыхающий колос, который произвел на свет зерно и теперь должен безропотно клониться вниз, истлевать, удобряя землю.
— Одевайся, — говорит Лихо. — И скажи: у твоей матери когда день рождения?
Резников удивлен: он не понимает, зачем он вызван. Торопливо одевается, стараясь поскорее скрыть подростковую наготу и эти сине-багровые пятна на теле.