Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»
Шрифт:
В лифте я облизала подушечку пальца и попыталась избавиться от появившегося на резюме пятна, но добилась того, что еще сильнее его размазала, и очень пожалела о том, что принесла всего одну копию.
Это резюме я написала при помощи взятой в библиотеке книги под названием «Как честно и гарантированно получить работу». Я написала резюме согласно рекомендациям, которые нашла в этой книге, и даже разорилась на более толстую матовую бумагу. Пятно на резюме в этой книге заклеймили бы, как «любительский подход к поиску работы».
Вдобавок ко всему, когда я наклонялась за своим резюме, бумажная салфетка, которую я вставила под пояс юбки, сместилась и упиралась мне в копчик. Я попыталась убедить
– Вам какой? – спросила меня женщина, подняв палец к панели с кнопками лифта.
– Аааа, третий. Нет, четвертый, – ответила я.
– Собеседование?
Я показала ей испачканное резюме.
– Машинистка?
– Откуда вы знаете?
– Я быстро делаю выводы из того, что вижу.
Женщина протянула мне свою руку. У нее были широко посаженные глаза и полные губы, накрашенные блестящей красной помадой.
– Лонни Рейнолдс, – представилась она. – Работаю в Агентстве с тех пор, когда оно еще не было Агентством.
Она казалась одновременно гордой и уставшей от этого факта. Пожимая ее руку, я обратила внимание на ободок белой кожи – след от обручального кольца на ее пальце. Она заметила, что я это увидела, и посмотрела мне в глаза чуть дольше, чем это делают люди, случайно встретившиеся в лифте.
Прозвенел звонок, и лифт остановился на четвертом этаже.
– Что посоветуете? – спросила я ее, выходя из лифта.
– Печатай быстро. Вопросов не задавай. И не позволяй себе мозг засирать. В лифт зашли двое мужчин, и, уже повернувшись к ней спиной, я услышала: – А толкнул тебя Даллес.
Я не успела спросить, кто такой Даллес, как двери лифта закрылись.
На четвертом этаже секретарша приветствовала меня жестом, приглашающим присесть на один из стоявших в ряд у стены пластиковых стульев.
Там уже сидели две женщины. Я присела и почувствовала, что вставленная под поясом юбки бумажная салфетка сдвинулась, и мысленно ругала себя за то, что не поднялась сюда раньше.
Справа от меня сидела женщина в годах. На ней был толстый зеленый пиджак, который был в моде лет двадцать тому назад, и длинная коричневая юбка из вельветовой ткани. Я подумала, что женщина больше похожа на школьную училку, чем на машинистку и стенографистку (или, по крайней мере, как я представляла себе представительниц этих профессий), и я ругала себя за склонность к поверхностным и критичным суждениям, основанным на внешнем виде человека. На коленях женщины лежало ее резюме, зажатое за край между указательным и большим пальцами. Волновалась ли эта женщина так же сильно, как и я? Решила ли она выйти на работу после того, как ее дети выросли и разъехались из родительского дома? Ходила ли она на разные вечерние бизнес-курсы, чтобы научиться чему-то новому? Женщина бросила на меня взгляд и прошептала: «Удачи». Я улыбнулась ей и приказала себе перестать думать о всяких глупостях.
Я повернула голову, чтобы посмотреть на настенные часы, и использовала эту возможность для того, чтобы рассмотреть субтильную брюнетку, сидевшую с левой стороны от меня. Наверное, девушке было около двадцати лет, хотя выглядела она не больше чем на шестнадцать. Я подумала о том, что она окончила школу секретарш. На ее голове была прическа, на создание которой уходит масса времени и заколок. Одета была девушка по последней моде – платье с длинными рукавами и шпильки, словно клыки гончей. На ней было платье, которое я могла бы увидеть на витрине магазина и очень захотела бы купить, но вместо этого пошла бы домой и нарисовала его эскиз на бумаге, чтобы мама могла сшить мне его копию. Моя чертова шерстяная юбка серого цвета была копией юбки, которую я видела на манекене, выставленном в витрине Garfinckel’s год назад.
Я слишком часто жаловалась на то, что моя одежда не была куплена в магазине, или на то, что она была уже не модной,
Когда мои родители собирались в эмиграцию и паковали вещи в своей комнатке в коммунальной квартире, в которой проживало еще три семьи, моя мама была уже на третьем месяце беременности и надеялась на то, что я появлюсь на свет уже в США. Именно беременность подтолкнула моих родителей к эмиграции. Живот моей матери рос, а отец собрал все необходимые документы и договорился о том, что мы будем проживать у далеких родственников в Пикесвилле, штат Мэриленд. Название этого места казалось матери таким экзотическим, что она шептала про себя, словно молитву: «Мэриленд, Мэриленд».
В то время мой отец работал на оружейном заводе, но до этого учился в институте красной профессуры, где изучал философию и откуда с третьего курса его исключили за «высказывание идей, не входящих в программу обучения». Родители надеялись, что отец найдет работу в одном из многочисленных вузов в Балтиморе или Вашингтоне, годик-другой они поживут у родственников, после чего купят дом, машину и родят второго ребенка. Мои родители мечтали о том ребенке, который родится у них в Америке, и представляли всю его жизнь: рождение в чистой американской больнице, первые слова на английском и русском языках, как он научится водить большую американскую машину на большом американском хайвее и, возможно, будет играть в бейсбол. В своих мечтах мои родители сидели на трибунах, ели арахис и «болели» за свое чадо. Они надеялись на то, что у мамы будет своя рабочая комната, в которой она сможет шить платья и со временем откроет свой бизнес.
Они попрощались с родственниками, друзьями, а также с местами, которые знали и любили. Они знали, что больше никогда не смогут вернуться назад, потому что в погоне за американской мечтой потеряют советское гражданство.
Я появилась на свет в родильном отделении больницы Джона Хопкинса. Моими первыми словами были русское «Да» и английское «No». Я окончила хорошую государственную школу, занималась спортом и даже научилась водить принадлежавший одному из родственников автомобиль Crosley. Но моего отца не было рядом, и он не видел моих успехов. И лишь спустя много лет мама объяснила, почему я никогда его не видела, а когда наконец сказала, то выпалила это, словно признание, которым хотела как можно быстрее облегчить свою душу. Как объяснила мне мать, они стояли в очереди на посадку на пароход, на котором должны были переплыть через Атлантику, когда к отцу подошли двое в форме и потребовали предъявить документы. Они уже неоднократно показывали свои документы большому количеству людей в форме, поэтому мама не почувствовала никакой опасности. Эти двое даже не стали смотреть на документы отца, а взяли его под руки и заявили, что их начальство хочет поговорить с ним наедине. Мама схватила папину руку, но мужчины его увели. Мать закричала, но отец спокойно сказал ей, чтобы она садилась на пароход, а он скоро подойдет. Когда она начала протестовать, отец спокойно ответил: «Садись на пароход».