Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине
Шрифт:
И дело даже не в том, что сам А.Невзоров состоял в теснейшем альянсе с пугоязовско-крючковской прослойкой, что несколько ленинградских психиатров демонстрировали по просьбе «Независимой газеты» (27.7.1991) не только выписки из истории болезни № 613/683 за 1975 г. призывника А. Г. Невзорова в психиатрической больнице № 3 г. Ленинграда. Психиатры подтверждали прежнее медицинское заключение — наблюдая за поведением их бывшего пациента на экране телевизора. Но, повторяю, ужас не в самом существовании бесноватого телекомментатора, а в том, что агонизирующий режим избрал его в качестве глашатая своих преступных акций. И ужас в том, что для миллионов (!) людей в СССР Невзоров именно в этом своем новом, полуофициальном качестве стал кумиром.
«Невзоровский
«— Владимир Борисович, изменилось ли за последние годы ваше восприятие Советского Союза, сохранилось ли ощущение, что непреодолимый водораздел между миром советским и миром западным продолжает существовать?
— Ощущал этот водораздел и 20, и 10 лет назад, и никаких существенных изменений в моем ощущении, что такое Советский Союз, не произошло.
— Но не будете же вы отрицать, что за годы перестройки и в жизни, и в сознании советского человека очень многое изменилось? В сфере общественных идеалов Советский Союз все же несколько приблизился к западным свободам.
Это необъятная тема, но я избрал бы один конкретный феномен, как мне кажется, указывающий на пропасть, которая разделяла, разделяет и будет разделять два мира. Я имею в виду феномен Александра Невзорова. Я мог бы ввести в нашу беседу какие-то иные реалии, но на меня в известном смысле наибольшее впечатление произвел именно этот феномен. Почему?
Понимаете, дело не столько в том, что Невзоров, мягко скажем, — марионетка, заранее подготовленная и манипулируемая в определенных целях. Дело в той среде, в тех обстоятельствах, в общественном климате, которые делают такой синдром возможным. Появляются эти самые знаменитые „наши“. Ни у кого не может быть никаких сомнений в том, что человек в сфере профессиональной совершил преступление, равное в сфере бытовой изнасилованию, убийству с предварительной пыткой, скажем так. Человек совершил с точки зрения профессиональной преступление, за которое, если это преступление совершается в сфере уголовной, даже в самых гуманных странах приговаривают к пожизненному заключению. Человек, создавая документальный сюжет о чудовищных событиях, сфальсифицировал его с начала и до конца. Журналист совершил профессиональное преступление, после которого его на пушечный выстрел нельзя подпускать к любой редакции: газеты, журнала, телестудии.
Да, я знаю, что группа кинематографистов писала об этом в „Независимой газете“, я знаю, что появилась масса статей неистово гневных, в которых Невзоров разоблачается, обличается и все такое прочее. Но это эмоции.
Общество, в котором Невзоров может работать на телевидении, — это общество беспредельное, и, как ни парадоксально, мне в известном смысле больше по душе общество догорбачевское, где в силу иных соображений, не высоких каких-то соображений профессиональной этики, Невзорова не было и быть не могло. Это парадоксальная ситуация, которую я сам для себя еще не до конца осмыслил — в известном смысле сегодня советское общество еще омерзительнее, еще более бесовское, еще более античеловечное, чем оно было до Горбачева. Нынешний плюрализм с „Огоньком“, с одной стороны, и с журналом „Кубань“ — с другой, где, кстати, дошли до того, что напечатали некоего Тетенова, который пишет уже о Солженицыне как о сионисте и масоне, это одно дело. Но невзоровский феномен — другое, поскольку самое страшное здесь — это то, что, несмотря на шум осуждений, остаются люди, которые продолжают с ним работать, снимать для него, монтировать для него, выписывать ему зарплату, входить с ним в одно здание.
— Вам не кажется, что одна из причин невзоровского феномена лежит в отсутствии правовых отношений в обществе? Если бы
— Вы затронули интересную тему, поскольку, на мой взгляд, это действительно одна из самых страшных и неразрешимых проблем советского общества сегодня и завтра. Несмотря на все заклинания Горбачева о необходимости и насущности построения правового государства, тот же Горбачев и его команда делают все возможное, чтобы у человека уже с детского возраста появлялось полное презрение к праву. И это гораздо важнее, чем все экономические проблемы. Может быть, именно поэтому в Советском Союзе как не было, так и не будет правового государ ства в подлинном смысле слова. Так что вы правы, невзоровский феномен тесно связан с этой проблемой.
Но, с другой стороны, не так уж важно, существуют ли какие-то статьи или юридические нормы, по которым руководство ленинградского телевидения обязано было немедленно уволить Невзорова. Меня поражает, что среда, я имею в виду среду телевизионную или шире, журналистскую, не вытолкнула его из себя. Ведь это не только нравственная проблема, но и профессиональная. Вроде бы преобразован Союз журналистов, принят какой-то профессиональный кодекс, но все это гроша ломаного не стоит, пока Невзоров появляется на экране. Ибо то, что он делает, — это абсолютный, стопроцентный вызов профессиональной журналистике.
— Из того, что вы сказали, следует простой вывод: сознание советского человека, освобожденное от тоталитарных скреп, предполагавших, кстати, некое внешнее благообразие, отнюдь не стало цивилизованным и свободным. Оно стало варварским и своевольным, отрицающим существование каких бы то ни было норм жизни. И мне хотелось бы как-то объединить различные проявления этого варварства: и невзоров-ская ложь, и антисемитизм патриотических изданий, и режим, установившийся в Грузии. Все это, по-моему, явления одного порядка.
— С Грузией, кстати, интересная вещь. После победы на президентских выборах Гамсахурдиа, отвечая на упреки в том, что он вырастает в маленького диктатора или в большого диктатора маленькой страны, негодующе фыркнул: „Где это видано, чтобы диктатор приходил к власти демократическим путем, посредством демократических выборов?!“ К сожалению, в тот момент не нашлось никого (задним числом об этом много писали и в американской, и в западноевропейской прессе), кто напомнил бы, что примеров такого рода как раз весьма немало и самый известный из них — это пример Гитлера, который пришел к власти отнюдь не путем путча, не путем кровавого переворота, а победив на самых что ни на есть демократичнейших выборах. Но все же то, что символизирует собой „Наш современник“, и то, что символизирует собой Гамсахурдиа, я для себя не смешиваю, это явления не одного и того же порядка, хотя, безусловно, происходящее в Грузии во многом является результатом 70-летней советской истории.
Я, однако, вполне могу себе представить, что процессы, аналогичные тем, что идут в Грузии, могут идти в какой-нибудь маленькой латиноамериканской стране.
„Наш современник“ — другое, это страшнее. Как-то вдруг оказалось, что тонкая пленка цивилизованности, которая все же существовала в советском обществе опять-таки до Горбачева, подразумевала, что если простые люди могут себе позволить хаять жидов и „шашлычников“ в трамваях или очередях, то для интеллигенции, по крайней мере публично, в печати, — это табу, нельзя, непристойно. Так же непристойно, как, скажем, болеть триппером. С какой невообразимой легкостью все это исчезло! Когда в „Нашем современнике“ появилась первая часть шафаревической русофобии, я был ошеломлен. Мне казалось, что сейчас земля русская разверзнется, произойдет какой-то взрыв. Да, взрыв произошел, но на Западе: половодье статей, рецензий, а в СССР даже „Московские новости“ ограничились перепечаткой заметочки каких-то двух иностранных авторов.