Секс и деньги. Сборник романов
Шрифт:
– О, – сказала Мэри. – Очень мило.
– Да, правда, ты так думаешь?
– Это журнал о велоспорте, – вставил я, защищаясь. – Знаете, Сара ведь очень любит велоспорт. А это американский журнал. Я подписался на него по Интернету.
– О, – сказала Мэри. – Очень мило.
Хью, почуяв неладное, сменил тему. Хотя у Хью, как известно, всего одна тема для обсуждения, явно не способствующая поднятию настроения.
– Двадцать девять исполнилось, да? – сказал он Саре. – У тебя есть еще возможность пожить, в двадцать девять-то. Наверное, ты это еще не осознаешь, наверное, думаешь, что лучшие годы позади, но в реальности у тебя есть, по крайней мере, еще один годик, уж поверь мне.
– Меня нисколько не огорчает, что мне двадцать девять.
–
– Джорджине Най тридцать, – сказал я, надеясь поддержать тему, но стоило мне произнести эти слова, как я совершенно забыл, о чем идет речь.
Возникла заминка, после которой Хью добавил:
– Вот именно.
Все вперили взгляды в бокалы с вином, а потом Хью занялся дальнейшим поднятием нашего настроения.
– Конечно, – погрузился он в размышления, – большинство людей думают, что все кончено, как только тебе исполняется тридцать… но это вовсе не правда. Что за глупости? Ваша жизнь не заканчивается, пока вам не исполнится тридцать пять.
– Тридцать пять, о чем ты? Тебе-то тридцать семь, Хью, и ты до сих на ногах, – сказал я.
– О, конечно, вы продолжаете по привычке волочить ноги, но всего лишь в ожидании смерти, честно говоря. После тридцати пяти ваше тело начинает разлагаться, оно несется кубарем в пропасть, причем быстрее, чем вы могли предположить. Вы смотритесь в зеркало и внезапно замечаете, как редеют ваши волосы и просвечивает кожа головы. Жиреете и не можете сбросить жир, что бы вы ни делали, постепенно вы оседаете вниз. Вы можете сутки стоять в душе, хватая себя за обвисшие телеса и поднимая их. Но, едва разжав руку, вы видите, как они опадают грузно и безнадежно, подрагивая, словно желе. – Хью уставился в пол, но взгляд его ни на чем не задержался. – Вы начинаете косить украдкой, носить эластичные пояса, думать о суставах, беспокоиться о питании, засыпать во время вечерних новостей и покрякивать со словами: «Ох… Я слишком долго сидел в одном положении». В тридцать пять все это обнаруживается со столь стремительной скоростью, что вам недосуг осознать, что происходит. Поэтому… – Тут Хью поднял на меня грустные глаза. – Ты когда-нибудь заполнял анкеты? Там есть возрастные категории с графами: «1–7 лет», «7 – 14 лет», «14–21 год», «21–34» и… «35–70». И это последняя категория. Иногда им даже лень смягчить удар, написав цифру 70, иногда там просто «35 и старше», то есть «от 35 и до смерти». 35 – и поехали, – он выкинул вперед руку и посмотрел вдаль, словно метая кегли, – …в бесконечность. Добро пожаловать, станция «35», следующая остановка – могила.
Хью сделал глоток вина, прополоскал им рот, глядя в пол и медленно покачивая головой.
– Ну, – сказала Мэри. – Я, наверное, пойду, возьму что-нибудь поесть, все выглядит таким аппетитным.
– Мммм… да, – сказал я, провожая ее к столу, – приступай, тут все нужно подчистить.
– А с чем бутерброды?
– Есть с лососем, сыром и джемом, – сказал я. Затем придвинулся ближе к ней и прошептал: – Я их сам готовил, так что не волнуйся, это три отдельных вида бутербродов.
Дядя Сары Тэм и его жена Лиззи уехали последними, около одиннадцати вечера. Лиззи еще раз извинилась за Тэма и поблагодарила нас за пакет с остатками торта. Тэм стоял за ней, извиваясь с поразительной для его возраста грацией, и напевал «Do You Think I’m Sexy?».
[1]
Мы успокоили Лиззи, что все в порядке, поблагодарили за приезд и льготный купон в «ИКЕА» и заверили друг друга, что постараемся видеться чаще в этом году. Уводя Тэма по дороге к машине, жена прошипела:
– Ты каждый раз так делаешь.
– Быстрее, – прошипел он ответно, насмешливо улыбаясь, – давай-ка поспешим домой, я бы не прочь покувыркаться.
Мы помахали им рукой, закрыли дверь и начали молча прибираться. Я убирал мусор со стола, а Сара стояла рядом со мной и выкладывала остатки трапезы на как можно меньшее количество тарелок. В комнате зависло больше тишины, чем в ней помещалось. Потом, не отрывая глаз от бисквитов, Сара наконец заговорила:
–
Я перестал убираться и уставился на нее. Она паковала остатки бисквита в небольшую миску, и каждое чавкающее движение ложкой было громче, чем если бы высокие резиновые сапоги вынимали из глубокой грязи. Когда она закончила, то остановилась и посмотрела на меня.
– А… я сказала: извини, – повторила она, с грустью улыбаясь. – Хорошо, что ты выписал для меня журнал, я знаю, что он мне понравится. Просто… понимаешь… я ожидала чего-то действительно… оригинального. Наверное, я маленькая свинья, но я столько раз намекала тебе по-всякому, что сама уверовала, что ты готовишь мне нечто невероятное. Я так была убеждена в этом, что даже стала ощущать, что ты что-то скрываешь…
– Скрываю? В смысле?
– Понимаешь это не объяснить словами. Просто у меня было ощущение, что ты что-то задумал, что что-то происходит, о чем ты мне не рассказываешь, и это еще больше убедило меня в том, что ты готовишь мне большой сюрприз. Наверное, мне просто хотелось так думать, потому что мне так мечталось, чтобы было именно так. Я пришла в бешенство, потому что была слишком разочарована… но я сама себя обманывала, на самом-то деле.
– Нет… это я виноват. – Я чувствовал себя премерзко. И почему я первым не покаялся? Ну и подлец же я.
– Просто я дерьмовник, Сара. Ты же знаешь, какой я, не могу себя заставить сделать нечто из ряда вон, ну просто не могу. Я не могу организовать карету и балет…
– Что организовать?
– Ну, для сравнения, понимаешь, – шутовские игры. И да, я на самом деле думаю, что они дурацкие, и мне серьезно кажется, что мужчины, которые так поступают, – напыщенные индюки, но мне так или иначе нужно было сделать свой шаг: я же знал, как ты этого хочешь. Но я исправлюсь и придумаю что-нибудь. Просто в этот раз не вышло, потому что… ну, знаешь… потому что я такая какашка.
Сара сделала два шага вперед, чтобы преодолеть то огромное расстояние, что разделяло нас весь день, и обняла меня, щекой прижавшись к плечу. Я прижал ее к себе еще сильнее и провел пальцами по ее полосам. Она пахла домом.
– Ну, ладно, – сказала Сара, – может быть, когда-нибудь ты исправишься.
– Эй… не надо. Давай просто остановимся на том, что я такой дерьмовник, и покончим с этим делом, ладно?
Она рассмеялась.
– Хорошо, ты дерьмо. В конце концов, я счастлива тем, что у меня есть… а у меня есть ты, Том… и ты дерьмо.
– Полное дерьмо.
– Дерьмовник.
Я поцеловал Сару в голову.
– Ты любишь меня любовью вне границ разума и за пределами времени?
– Да, – ответил я, – конечно.
Не за горами была встреча в «Макаллистер amp;Кэмпбел», где я пообещал Джорджи выступить вместо нее. К тому времени я уже отдал Хью рукопись книги. Честно говоря, я мог бы сдать ее и раньше. Но я возвращался и переписывал некоторые куски такое количество раз, что сам себя не узнавал. Обычно я писал безотрывно, общим потоком, потом сразу перечитывал законченную рукопись, проверяя, нет ли нагромождения слов (а иногда даже этого не делал, иначе что останется редакторам), грубых опечаток или идиотских, вгоняющих в краску фактических ошибок (а иногда я даже этого не делал, иначе что останется корректорам). Потом я швырял рукопись на стол Хью, радостно улюлюкал и никогда больше не вспоминал о чертовой книженции. Но к этой книге я относился иначе. Теперь у нее, кстати, появилось официальное название: «Джорджина Най: история роста». Ей было всего тридцать, так что название длдя автобиографии выглядело с прицелом на будущее. Еще оно создавало ощущение, что в книге рассказывается о том, как она взрослела. Более того, это был ненавязчивый намек на то, что она все еще растет, ну, набирает духовную или нравственную силу, и наш всеобъемлющий подзаголовок отсылал к стихотворению Роберта Бернса «Растет камыш среди реки». Короче, мы делали акцент не только на Шотландии, но и на дерзком женском лидерстве Джордж: книга начиналась с куплета из песни на стихи Бернса: