Секстет
Шрифт:
– Вот именно. Это очень мило с вашей стороны, но в этом не было необходимости.
– Мило? – Колин нахмурился.
– Я имею в виду, что вы проявили необыкновенную галантность. Но вы же не миллионер, и поэтому…
– Увы, нет. – Колин улыбнулся. – Но, знаете ли, Томас Корт довольно щедр. Вот я и решил, что ничего страшного не случится, если я раз в жизни гульну на всю катушку.
Он сказал это с таким простодушием, с такой подкупающей улыбкой, что Линдсей устыдилась своих подозрений. Ее лицо просветлело, она облегченно вздохнула.
– Я очень рада, что вы не миллионер. Ненавижу богачей, они мешают жить нормальным людям. Вы согласны?
– Согласен, –
– Но все же, – продолжала Линдсей, – вы вели себя неразумно. Обещайте, что вы позволите мне заплатить половину, хорошо?
Колин колебался. Некоторое время он смотрел на Линдсей с непонятным выражением. Линдсей подумала, что он выглядит так, словно кто-то подкрался сзади и нанес из-за спины неожиданный удар. Потом на его лице появилась улыбка. Брови, которым Катя присвоила эпитет «мефистофельские», приподнялись и изогнулись, голубые глаза засветились теплом. Катя была права, мелькнуло в голове у Линдсей, и Пикси тоже: Колин Лассел не только красив, но и очень привлекателен. Ее не тянуло к нему, но теперь она понимала, что могли видеть в нем другие женщины.
– Люблю независимых женщин, – сказал он. – Теперь вы можете доесть омара, но сначала вам придется убрать руку.
Линдсей, совершенно забывшая о том, что держит его за руку, отпустила ее и принялась за омара. Она размышляла о характере Колина, который, ей казалось, она теперь понимала. Он истинный англичанин, думала она, и в этом ключ к его характеру. Он англичанин, мягкий, добрый, возможно, не настолько неопытный в отношении женщин, как она решила вначале, но трогательно чувствительный и неспособный на обман и предательство. Она начинала понимать, что связывало его с Роулендом: оба были склонны к иронии. Колин, наверное, был немного моложе Роуленда, говорить с ним ей было несравненно легче, чем с Роулендом. Она решила, что должна все время помнить о его уязвимости и щадить его. Своей неуверенностью в себе он напоминал ей Тома. Его хочется защитить, оберегать, подумала она и, подняв глаза, одарила Колина теплой, почти материнской улыбкой. А Колин, заметив свет этой улыбки, испытал острое разочарование, но поскольку он и вправду был истинным англичанином с безупречными манерами, ничем его не выдал.
Он напомнил себе, что только что довольно удачно преодолел крутой поворот. Теперь они снова были на прямой дороге. Прибавь газу, посоветовал он себе и похлопал по карману пиджака, в котором лежал некий конверт.
Когда лучше всего его вручить? Перед уходом? Может быть, за кофе? Или когда он будет провожать Линдсей обратно в отель? Он решил положиться на обстоятельства. А пока, думал он, надо вести себя очень осторожно. Линдсей замечает детали, предательские детали вроде костюмов.
Когда Линдсей отвернулась, он под прикрытием скатерти снял с руки золотые часы от «Патек Филипа», потому что вряд ли можно было заявить, что он и их откопал в одном магазинчике. Он сунул часы в карман и сразу ощутил себя в большей безопасности.
– Итак, – сказала Линдсей, улыбаясь самой чарующей и женственной улыбкой, – расскажите мне о доме, где живет ваша тетя.
От этой улыбки у Колина закружилась голова, хотя он почти не пил.
– Он называется «Конрад», – начал он, – и это очень странное, я бы даже сказал, зловещее место.
9
Тем же вечером, оставшись один в своих мрачных апартаментах, Корт тоже вел разговор о «Конраде», и этот диалог был страстным и напряженным, несмотря на то, что
Как только за ними закрылась дверь, в его сознание потоком хлынула какофония возражений, упреков, жалоб, невнятных утверждений и необоснованных обвинений. Корт неподвижно стоял в темной комнате в стороне от лампы, освещавшей его рабочий стол, не пытаясь сопротивляться хаосу, объявшему разум. Он давно привык к этому наваждению: каждый раз, когда он прекращал работу – процесс, требовавший всей его энергии и силы воли, – он чувствовал себя обессиленным и опустошенным, а в сознании возникало нечто вроде энергетического вакуума, куда могло устремиться все, что угодно.
На этот раз – «Конрад». Корт застыл в ожидании, стараясь дышать как можно ровнее. Он знал, что через некоторое время какофония утихнет, а хаос обретет более упорядоченную форму. Он зафиксировал взгляд на одном из предметов – каком, не имело значения, – в данном случае это был оконный переплет. Рейки восьми футов в высоту и, по крайней мере, шестифутовой толщины встречались, образуя крест, что казалось ему не символичным, а просто немного забавным, поскольку он был неверующим. Он смотрел на этот крест, отмечая про себя, что на улице слышны возбужденные голоса. Этот англичанин-менеджер явно дал волю своим чувствам, но он с равным успехом мог бы выражать свой протест на языке урду. Корту было все равно, он даже не прислушивался к его словам.
Через некоторое время, когда голос Лассела смолк и настала тишина, диалог с женой, который он мысленно продолжал вести, стал более спокойным, ее возражения слышались все реже и наконец совсем стихли, теперь Корт слышал только собственный голос. «Зачем? – говорил он. – Зачем тебе нужен этот «Конрад»?»
Он сразу почувствовал прилив сил и сказал себе, что приступ помрачения, кажется, прошел. Остались лишь многочисленные «зачем» и «почему», эти давно знакомые демоны, постоянно мучившие его. Во всяком случае, теперь можно было пошевелиться, снова обратиться к реальности, хотя он отдавал себе отчет в том, что, кроме работы, в его жизни нет ничего по-настоящему реального. Он поднял одну из картонных коробок, загромождавших комнату, и поставил ее в круг света на черный рабочий стол.
Он больше не взглянул на кучу цветных снимков, в беспорядке разбросанных по столу, не собираясь ни просматривать их, ни приводить в порядок. Каждый день, приступая к работе – здесь ли, в студии ли, – он точно знал, какой конкретной цели собирается достигнуть и сколько душевных сил, воли и энергии потребуется на ее достижение. Стремясь к этой точке, он останавливался на полуслове, на полукадре, а тех, кто с ним работал, он тащил за собой, не гнушаясь никакими средствами. Он злился, раздражался, запугивал, оскорблял, льстил или очаровывал – все, что угодно, лишь бы достигнуть пункта назначения.
Он открыл крышку коробки, сдвинул все, относившееся к съемкам, на край стола. В течение всего дня эти бумаги обладали магической силой, ибо были сырьем, необходимым для его искусства, столь же ценным, как и пленка, камера, актеры и свет. Теперь они не имели над ним никакой власти и вновь должны были обрести ее завтра в семь утра.
Из коробки он вынул материалы, собранные для него специалистами. Там было все, что касалось «Конрада»: старые журналы по архитектуре, пачки фотографий, старых и новых, фотокопии оригинальных планов здания, более полувека хранившиеся в архивах. Корт выложил все это на стол и уже не в первый раз стал внимательно изучать.