Сексуальная жизнь в Древнем Риме
Шрифт:
Но еще чаще – после смерти своего возлюбленного:
Тяжек воздух, пустынны дни.Как поклоняться памяти твоей?Как уберечь твой светоч среди тлена?Одна лишь радость – хоронитьВ земле тщету и прах моих времен.Печаль отметила мой каждый шаг,И дни пустыЗатем приходит откровение. Полный новых сил, Адриан восклицает:
Благословен будь град, что бога породил!Благословенно время, в которое жил бог!Мы бы с удовольствием воспроизвели все эти простые, но в то же время исключительно глубокие стихотворения, так как в них точно передаются все чувства, испытанные Адрианом, проникшим в сокровеннейшие глубины платонизма. Безвременно умерший юноша, став богом, так обращается к своим поклонникам:
Посвященные, воспряньте духом!Смолкли траурные песни,Так пора гасить вам свечи!А император под конец своей земной жизни мог сказать о себе:
Твое имя витает в далеких краях,Вознося наши души над грешной землей…Непроглядный мрак бесконечной ночиОсвещает зажженная мною звезда.Несомненно, в этих строках речь идет о том, что Адриан (как говорят историки) отвел своему фавориту место среди звезд. Такая возвышенная интерпретация, не оставляющая места мирским сплетням, является истинным ключом к любви Адриана и Антиноя. Она объясняет жизнь этих таинственных людей в той степени, в какой потаенная жизнь души вообще поддается объяснению.
Каждый интеллигентный и восприимчивый читатель не может не проникнуться уверенностью, что Адриан никогда бы не потребовал или хотя бы одобрил самопожертвования своего юного друга. Антиной умер молодым, в расцвете своей столь многообещающей жизни. Мы не знаем подробностей его смерти, да нам и не нужно их знать. Но подобная смерть с легкостью порождает мифы, которыми обросла его жизнь и судьба. Глубина любви Адриана и греческий мистицизм, присущий его многостороннему характеру, объясняют, почему на месте смерти Антиноя он основал город Антинополь, провозгласив умершего божеством-покровителем города. В этом городе Антиноя почитали как Осириса, вечно юного египетского бога, а в других центрах своего культа он был отождествлен с греческим Дионисом – ему поклонялись во многих других местах, помимо его родного города, и благодаря этому столь многочисленны его статуи в музеях.
Это был очень своеобразный культ, во многом скопированный с культа Адониса или, по мнению некоторых ученых, с культа Христа. Сегодня у нас на этот счет есть полная информация: французские археологи раскопали большую часть Антинополя, обнаружив мумии антино-польских жрецов. Нам известно, что главным ритуалом этого культа были «ежегодные мистерии, страсти по Антиною, на которых посредством церемониальных танцев или движущихся фигур изображались его смерть и воскрешение» (Бирт. Указ. соч.). Теперь ясно, что римские историки не разобрались в глубинном смысле этого культа. Человечество никогда не забудет, что любовь могущественного императора к красивому греческому юноше переросла в религию, которая в течение многих лет имела свои алтари и святилища во многих городах.
Облик Антиноя оказался последним идеалом, созданным римскими художниками под влиянием эллинизма. Все, кто видел эти статуи юноши с полными сочными губами, кудрявыми волосами и щеками ребенка, не могли не задуматься, что означает его искренний взгляд. Для объяснения выдвигались самые невероятные теории. Нам представляется, что единственно
Гелиогабал
Одна из самых таинственных фигур поздней империи – мальчик Гелиогабал (или, как его иногда называют, Элагабал). Он был связан с культом восточного божества, и без учета этой связи разговор о нем невозможен; поэтому все, что мы можем сказать о Гелиогабале, могло быть сказано при обсуждении религиозных представлений римлян. Однако мы обладаем таким количеством ярких и конкретных сведений об этом мальчике-императоре, что нам показалось более уместным рассказать о нем в сопоставлении с другими, не менее интересными личностями эпохи империи.
Чтобы понять его жизнь, нужно четко указать на один момент: в Гелиогабале соединились три несочетающихся элемента. Он был четырнадцатилетним мальчиком. Он был жрецом культа, «в рамках которого вели непримиримую борьбу глубокий мистицизм и безумная непристойность», как выразился Дитерих. Наконец, он был римским императором, предпринявшим безумную попытку внедрить в Риме свой сирийский культ, в сущности, заменив им все остальные религии. Мы сразу же поймем, что личность, объединившая столь противоречивые элементы, несла в себе ярко выраженное трагическое начало.
Но помимо этого, Гелиогабал получил в наследство предрасположенность к развратной и чувственной жизни. Он был сириец, внучатый племянник императора Септимия Севера и сириянки Юлии Домны. Историк того времени Геродиан, похоже, в своей «Истории» говорит о Гелиогабале правду (v, 3, 7): «Был он в цветущем возрасте и красивейшим из юношей своего времени. Вследствие того, что в нем соединялись телесная красота, цветущий возраст, пышные одежды, можно было сравнить юношу с прекрасными изображениями Диониса». Происходя скорее от семитских, а не от римских корней, он, видимо, обладал почти женской красотой, за что им особо восхищались мужчины того времени. Геродиан продолжает (v, 3, 8): «Когда он священнодействовал и плясал у алтарей, по обычаю варваров, под звуки флейт и свирелей и аккомпанемент разнообразных инструментов, на него более чем с обычным любопытством взирали прочие люди, а более всего воины, знавшие, что он царского рода, да и к тому же привлекательность его притягивала к себе взоры всех… И вот воины, часто бывая в городе, заходили в храм для поклонения и с удовольствием взирали на юношу».
С помощью этих солдат и под давлением своей амбициозной бабки Мезы он провозгласил себя римским императором в своем родном сирийском городе Эмеса или Гемеса. Пробыв недолгое время в Никомедии, он, опять же под влиянием бабки, перебрался в Рим. Он все так же хранил верность своему богу и, «справляя культ местного бога, в котором он был воспитан, с упоением плясал, одеваясь в самые пышные наряды, украшая себя золочеными пурпурными тканями, ожерельями и браслетами, надев венец в виде тиары, покрытой золотом и драгоценными камнями. Одежда у него была чем-то средним между финикийским священным одеянием и мидийским пышным нарядом. Ко всякой римской и эллинской одежде он испытывал отвращение, говоря, что она сделана из шерсти, вещи дешевой; его удовлетворяли только шелковые ткани. Он выступал под звуки флейты и тимпанов, якобы священнодействуя в честь бога» (Геродиан, v, 5, 3). Его благоразумная бабка, которая благодаря ему надеялась вернуть себе власть при императорском дворе, предупреждала его, что такой костюм не понравится римлянам, «так как они непривычны к такого рода утонченности и думают, что она к лицу не мужчинам, а женщинам». Но Гелиогабал, почти не знавший жизни, не последовал совету опытной бабки: он прислушивался только к льстецам, которые, естественно, не говорили ему правду. Все же он велел изобразить себя на портрете в жреческих одеяниях так, как он появлялся на жертвоприношениях. Портрет был заранее послан в Рим; там его повесили в Сенате над статуей богини Победы, чтобы ему могли приносить жертвы и совершать возлияния, а также для того, чтобы римляне успели привыкнуть к чужеземному облику их нового императора.