Селенга
Шрифт:
Мысли Вахрушева бились, нагоняли одна другую. Он почти не смотрел, да и не узнал бы, куда он едет. Он просто гнал вперед.
Ему вспомнилась Катя-продавщица, стало жалко ее, и он ужаснулся своей подлости, он даже подумал: а может быть, это выдумки, что она где-то живет припеваючи за полковником, может, это неправильный слух, а она все так же одна, ей трудно; может быть, она даже любит и ждет его… И куда девался ребенок? Был ли ребенок?
Полю все не было конца. Вернее, пашни кончились, а потянулась какая-то
Впереди, в длинном луче, запрыгали два зайца. Они прыгали не торопясь, а когда удалялись — садились и поджидали машину, но из луча не уходили, околдованные светом.
Вахрушев только не понимал — два ли зайца на самом деле, или у него двоилось в глазах. Когда однажды машина нырнула в балочку и трудно выкарабкалась из нее, зайцы исчезли. Да были ли они вообще?
Бульдозер стал проваливаться. Попалось вредное болото, свежее, лишь недавно затянувшееся. Впереди замаячило уродливое сухое дерево. Алексей держал на него, сознавая, что дерево должно обязательно стоять на твердом бугре. Он дал полный газ, машина тянула изо всех сил, но с каждым метром проваливалась все глубже.
Не доехав до дерева всего какой-нибудь дюжины метров, бульдозер сел. Мотор не проворачивал. Вахрушев выключил сцепление, обстоятельно, не торопясь, раскурил «Прибой», выбрав самую сохранившуюся папиросу.
«Нет, не ждет она, не любит и не думает обо мне», — подумал он.
Да кто же после такого любит! Наоборот.
Ему стало удивительно, как он раньше не понимал таких простых вещей. Если бы он понимал, он бы, наверное, струсил бросить девушку так нагло и просто. Он трусил, как бы кто не узнал эту историю. Какие пустяки! Сам-то он знал — вот что главное, и забыть об этом не удастся никогда.
Алексей попробовал раскачать машину вперед-назад, потом выглянул, чтобы разобраться, что случилось. Картина была невеселая. Бульдозер засел в трясине по самый двигатель, оттого казался неестественно низким. От попыток раскачаться он только прочнее увяз, развернулся наискось к бугру и накренился. Правая гусеница была абсолютно безнадежна.
— Выйти можно? — спросил доктор.
Алексей вспомнил о его существовании, и ему вдруг стало смешно.
— Можешь радировать «SOS»! — шутливо сказал он. — Полагаю, раньше лета не выберемся.
— Ну, я все-таки пойду, — деловито закопошился врач.
— Не надо, — попросил Вахрушев. — Давай держаться кучи, по одному хуже. Ты протри очки да погляди.
Доктор выглянул. Он поспешно вылез на гусеницу и еще раз осмотрелся.
Начинался рассвет. Клочьями плыл туман. Сколько видел глаз вокруг — были низины, залитые водой. Сплошная вода и вода, а они сидели на одном из вязких островов.
— Так. Приехали, — сказал
— Скажи, Шура, жена у тебя хорошая баба? — спросил Алексей.
— А какое тебе дело?
— Да нет, я так просто… — с огорчением пробормотал Алексей; ему хотелось, чтобы доктор отозвался о своей жене очень тепло, хорошо, и тогда он ему многое простил бы, и не только ему одному.
— Может быть, все же возможно вызвать трактор? — нервничая, спросил врач.
Вахрушев пожал плечами. «Да, люди перестанут грызть друг друга, — изумленно подумал он. — Они будут жить хорошо, будут жить долго, но не будет уже ни этого врача, ни меня, на этом болоте будет колоситься пшеница…»
— Сколько километров до Павлихи? — раздраженно спросил врач, перебивая его мысли.
— Откуда я знаю?
— Ну все-таки, десять, пятнадцать?
— Не дойдем, — сказал Вахрушев задумчиво. — Не дойдем… Жаль, что не дойдем.
— Хотя бы догадались болотные сапоги взять!
— А дети у вас есть? — спросил Алексей.
— Нет еще.
— Будут?
— Неуместный вопрос.
— Почему же неуместный? Я вот все хочу понять, чего вы из-за этой бабы так убиваетесь?
— Всякий человек должен убиваться.
— Вот то-то, что должен. Но зачем?
— Зачем, зачем!.. Хотя бы ради жизни.
— А жизнь зачем?
— Не знаю.
— Первый раз встречаю такого человека, как вы, — оказал Вахрушев. — А то все знают, да знают. И врут.
— Да вы прекратите эти разговоры или нет? — вспылил врач.
Вахрушев обиженно засопел, взялся за рычаги; машина взвыла, измученно забилась, задрожала, но только еще более наклонилась на правый бок.
Закончив эту демонстрацию, Вахрушев сбросил с себя тужурку, полез в ящик за инструментами. Он стал вынимать все, что могло хоть мало-мальски пригодиться: ключи, молоток, лопатку, какие-то железные пруты.
Врач не знал, что у бульдозера позади кабины имеется лебедка. На нее наматывается трос, которым поднимается нож. Осененный дерзкой идеей, Вахрушев решил отцепить трос от ножа, высвободить его из блоков, захлестнуть за дерево — и тогда при помощи лебедки машина вытащила бы сама себя.
— Так что вылезай-ка, ручки придется замарать, — грубо приказал он врачу.
И на этот раз паренек поспешно, даже слишком поспешно вышел из кабины.
Потом началась воина с тросом. Два человека долго и отчаянно бились над ним, пока наконец удалось отцепить и освободить его. Трос был в мазуте, поэтому оба перепачкались, как трубочисты.
До дерева едва-едва хватило, но не было проволоки, чтобы закрепить. Пошли в ход французские ключи, железные прутья, из которых Вахрушев соорудил хитроумное крепление.