Селенга
Шрифт:
— Что? Очень хорошая была?
— Да.
Машина тронулась. Они снова, как на пароходе, стали резать гладь воды.
Было уже совсем светло, и туман разошелся. На горизонте поднялась гряда крутых холмов с желтеющими обрывами, оврагами, цепочками насаженных деревьев. Павлиха затерялась где-то там среди них, но Вахрушев уже угадывал ее, его сердце тревожно забилось, он даже подался вперед от нетерпения. Врачу не приходилось его погонять. Но врач и не думал об этом. Он вдруг, как ночью, нахохлился, втянул голову в плечи, дрожа от озноба. Вахрушеву захотелось
— А ты герой у меня, Шурка! Вот бы поглядел на тебя твой начальник али комсомольский секретарь!
Врач слабо улыбнулся.
— Ты ведь комсомолец, конечно?
— Нет! — прокричал доктор.
— Как нет? — поразился Вахрушев.
— Я коммунист. Седьмой месяц, как в партии. А что?
«Фу-ты! Да не старше он меня, да он моложе меня, клянусь! — потрясение подумал Алексей. — Ведь моложе по годам, моложе!..»
— Слышь, какого ты года? — решившись, спросил Вахрушев.
Но врач не расслышал: он спал.
Первыми заметили бульдозер павлихинские мальчишки. Они побежали навстречу, и Вахрушев высунулся из кабины, грозя кулаком и делая страшные глаза, чтобы не цеплялись. Мальчишки с криком и визгом привели машину к какой-то избе. В избе захлопали двери, выбежала древняя старуха, всплеснула руками, увидев машину, и завыла так жутко, что у Вахрушева похолодела спина.
— Здесь? — спросил врач, просыпаясь. — Здесь? Ну что, что?
— Ох, не роз-ро-о-дится вторы сутки, родимые! Ой, кончится!.. — выла старуха так старательно, словно не плакала, а пела всем нутром.
За ней выскочила рыжая медсестра в халате, озабоченно вырвала у доктора баульчик и накинулась на него:
— Что это вы так долго? Мы всю ночь прождали!
— Живой? — спросил врач на ходу.
— Сюда идите. Ради бога! Мы всю ночь прождали!
— Живой ребенок, опрашиваю? — рассердился доктор.
— Бьется еще… слабо.
Вахрушев давно отметил, что пареньку сильно не шло, когда он сердился: он тогда становился похожим на взъерошенного воробья. Еще больше была ненатуральной и развлекала Вахрушева голосящая старуха.
— Ну, хватит, бабуся, — оказал он солидно. — Теперь уж все, порядок, не волнуйся. Доктора я вам привез правильного. Вот ты бы нас лучше покормила.
Но завтракать ему пришлось одному. Он быстро договорился с незнакомыми людьми, особенно же ему понравилась бабуся, которая налила ему стакан водки.
Он съел миску щей, миску каши с молоком, миску киселя, а потом забыл, что он в гостях, улегся себе на лавку и сладко уснул.
Ему приснился квадратный мастер, с которым он танцевал танго, и вел его осторожно, как хрупкую девицу. Растрепанная рыжая сестра в халате, залитом кровью, кричала дурным голосом, кричала так, что Алексей чуть не просыпался, но старуха приносила стакан за стаканом, Алексей думал: ну вот, выпью все, что она принесет, и тогда проснусь.
Он просто влюбился в эту бабусю, он готов был ее расцеловать. А она торопилась, у нее оставалось еще много водки, она должна была
«Да трудно ли было? — ошеломленно подумал Вахрушев. — Побарахтались в болоте, вот и всех делов. А если подумать, к примеру, детей рожать и растить — вот это трудно!»
Короче говоря, он проснулся, так и не допив водки, недовольный собой, с мутной головной болью и тяжестью во всем теле.
Было далеко за полдень, судя по тому, что в окно светило уже довольно низкое солнце.
Вахрушев лежал на чистой, высокой, со взбитыми перинами кровати. Он вскочил, ужасаясь своей грязи. За дверью бубнили голоса. Удивившись, Алексей осторожно заглянул в щель. На никелированной кровати, покрытая одеялами, лежала восковая, измученная женщина — только скулы да нос. Лет ей было, наверное, под сорок. У окна стоял, заслоняя свет, доктор и очень серьезно — мальчишка этакий! — убеждал ее в чем-то, а она упрямо качала головой. По комнате расхаживала сердитая, растрепанная сестра с квакающим свертком в руках.
«Ага! — подумал Вахрушев. — Ну ладно…»
Он был рад, что все кончилось, и кончилось хорошо. Хоть не даром перли. Вот, значит, пришел в свет какой-то новый человечек.
Старуха заглянула, увидела, что гость проснулся, и засуетилась, накрывая на стол. Вахрушев попросил умыться и подмигнул ей.
— Мужик аль девка? — спросил он.
— Девка, родимый, девка, слава богу, жива…
— Ну, это хорошо, — глубокомысленно заметил он. — Будет вот у вас красавица… Скажи, бабуся, а не помнишь ли ты такую Катю Демченко, проживала она у вас на селе, вот там, где теперь новая изба строится.
— Не помню, — сказала старуха. — Все строятся.
— Еще отец ей был кладовщик.
— А, помню! — воскликнула старуха радостно. — Помер! Помню, как же. Помер на рождество!
— А дочка?
— Уехала, уехала туда, на целину.
— Разве она замуж не вышла за полковника?
— Не знаю, милый, не знаю. Уехала.
Она падала стакан водки.
— Да, бабуся, — задумчиво сказал Вахрушев, — жаль, что ты не дожила до того времени!..
— Какого, сынок?
— Да когда люди лет по пятьсот будут жить.
Старуха удивилась, испуганно посмотрела на него и жалостливо покачала головой.
Теперь обедали вдвоем. Доктор Шура окончательно осунулся и пожелтел, как печеное яблоко. Что-то или кто-то его рассердил или обидел, он раздраженно покрикивал на бабку, сопя, ел все без разбору.
— Ты что, так и не спал? — спросил Вахрушев.
— Сейчас завалюсь.
— Много было делов?
— Нет, не особенно.