Селеста, бедная Селеста...
Шрифт:
— Потому что ты шлюха!
— Нет! Потому что ему невозможно отказать!
Мария Алексеевна закивала, и неожиданно женщины упали в объятия друг друга и зарыдали. Сыщик, раскрыв рот, смотрел на плачущих «вдов».
Они терлись мокрыми щеками, а меня передернуло от отвращения. Мария Алексеевна, крепко обнимая Таню, продолжила:
— А он всю жизнь любил только меня.
— Он любил меня! — вскрикнула Таня, и объятия распались.
Женщины заговорили визгливо и скандально, перебивая друг друга. Жалобы чередовались оскорблениями, упреки
Дверь распахнулась и пропустила Гришаню с очередной находкой. Ухмыльнувшись от уха до уха, он взгромоздил на стол синюю спортивную сумку.
— Во. Нашел. За шторой стояла. Чья это?
— Аленькина, — недоуменно ответила Мария Алексеевна и посмотрела на меня. И Таня посмотрела. И Петров. По его лицу пробежали тени, он нахмурился. А Гришаня сиял. Только Лешка остался неподвижным.
— Ну-с, милая девушка, — обратился ко мне Гришаня, усаживаясь верхом на стуле, поставленном напротив меня, — что скажете?
Я пожала плечами и отвернулась от него. Что я могла сказать? Я напрочь забыла про эту сумку. Мне было не до мыслей о ней. Что теперь они подумают обо мне? Меня объял мгновенный липкий страх, такой сильный, что застучали зубы. Я сама услышала этот стук. Уверена, все его услышали.
— Не хотите разговаривать. Жаль. Я не люблю давить на подследственных, но ваш случай особый — дело на контроле в верхах. Так что придется тебе, милая, колоться.
В любом криминальном романе героиня в этом месте вскидывается с возмущенным:
— Не смейте мне тыкать, Я с вами на брудершафт не пила.
Я не вскинулась, просто посмотрела на Петрова, увидела его постаревшее, чужое лицо и заплакала. Если они хотят увидеть во мне убийцу, я ничего не смогу поделать. Я не смогу доказать свою невиновность. Скрыв, что я заходила в кабинет вечером, я сама загнала себя в первые ряды предполагаемых убийц. Не исключено, что именно я возглавляю список подозреваемых, а со временем стану его единственной строчкой. Мне нечем оправдаться. Я никому не смогу объяснить свое поведение, не раскрыв тайны. Что угодно: суд, приговор, тюрьма — только не правда, известная мне одной.
От этого решения стало еще страшнее, и слезы полились неудержимо. На Гришаню мое слезоизвержение не произвело никакого впечатления. Он протянул руку, не глядя сдернул с гвоздика посудное полотенце и бросил мне на колени. Я крепко вытерла лицо влажным, пахнущим кухней полотенцем и напоследок высморкалась в него.
Таня брезгливо фыркнула и в который раз за сегодняшний день сделала попытку отодвинуться от меня. В глазах Марии Алексеевны застыл ужас, но когда наши глаза встретились, в глубине ее зрачков что-то дрогнуло, и она посмотрела на меня с жалостью и нежностью. Я опять заплакала и ухватилась за полотенце.
Мария Алексеевна тяжело поднялась, обошла Таню и начала втискиваться задом в узкое пространство между
Даже Гришаню проняло. Он покачал головой и обернулся к Петрову за поддержкой. Петров смотрел на Истомину со странным выражением почтительного благоговения и благодарности. Довольно долго никто ничего не говорил. Слышались только мои всхлипывания и редкое возмущенное пофыркивание Тани.
Гришаня собрался с силами и завел по новой:
— Объясните, почему вы спрятали сумку за портьерой?
— Я не прятала, — ответила я, и это было последнее честное признание, сделанное мною в этот день.
— Как же она туда попала?
— Очень просто. Я забыла ее в том месте, и кто-то нечаянно задвинул ее за штору.
— Для чего вы собрали сумку и вынесли ее из комнаты? Хотели незаметно улизнуть? Почему? Взяли что-то без спроса?
Даже описывать не берусь, что я почувствовала. Ярость, стыд, боль, возмущение, страх... Я вскочила, пронеслась мимо Гришани, чуть не скинув его со стула. Но он успел увернуться и повернулся на стуле вслед за мной. Я вывернула сумку на пол посередине комнаты и сразу устала.
— Вот, смотрите! — предложила Марии Алексеевне. Она замахала руками:
— Ну что ты, Аленька. Никто из нас не считает тебя воровкой.
— Конечно, нет, — с мрачной иронией подтвердила Таня и зловеще добавила: — Не воровкой, нет...
Стало ясно, что уж она-то твердо уверена в моей виновности в смерти Градова. Стало темно от ужаса. (Кровь застыла в жилах — тоже подходит.)
— Но, если вам нечего скрывать, почему вы уходили тайно? — невозмутимо продолжал Гришаня, отвернувшись от кучки вещей на полу.
— Я не уходила тайно, я знала, что Мария Алексеевна в это время обычно на кухне, и собиралась зайти к ней, чтобы поблагодарить и попрощаться.
Говоря все это, я старалась не встретиться глазами с Истоминой. Тут произошло еще одно неожиданное событие. Вдруг зашевелился Лешка, так давно окаменевший, что все привыкли к его неподвижной фигуре и воспринимали ее скорее как деталь интерьера. Лешка соскользнул со скамьи и, опустившись на колени, принялся бережно подбирать мои вещи и складывать в сумку.
Присутствующие в очередной раз онемели и очумело таращились на новое чудо. Гришане тоже понадобилась передышка. Он снова обернулся к Петрову за поддержкой и, видимо, ее получил, потому что откашлялся и довольно бодро спросил:
— Что вам помешало выполнить свой план?
Лиха беда начало. Начав, я дальше врала как по писаному. Да и то сказать, ставка немалая. Моя свобода и честное имя.
— Я спустилась по лестнице, оставила сумку у стены (хорошо ввернула) и намеревалась свернуть в левый коридорчик, но тут услышала голоса. Я заглянула за угол и увидела Марию Алексеевну. Она разговаривала с каким-то мужчиной, и я решила подождать. — Здесь мне потребовалось передохнуть, и я замолчала.