Селлтирианд. Путь скитальца
Шрифт:
– Как и я! – отозвался бальтор, – но, можешь мне поверить, что это они и есть! И лезут они наружу, видно, по той же причине, по какой здесь вообще вся ерунда и творится.
Туман, начинающий редеть, словно внезапно передумал, и вновь начал сгущаться, однако в окружающей влаге чувствовалось изменение. Издали доносился запах свежей воды, и через пару сотен шагов, сквозь пелену стали прорисовываться стройные шеренги высокого тростника.
– Вот мы и на месте, – сказал Эйстельд, осторожно раздвинув сухие стебли и внимательно осматривая ручей. – Похоже, что приток чистый, не отравлен ни испарениями, ни скверной болот. Как считаешь, Гелвин? Думаю, что он
Бальтор, задумчиво наклонившись, пристально всматривался в неспокойную воду. Затем, зачерпнув немного в ладони, долго вынюхивал нечто, ведомое ему одному. Громко вздохнув, точно перед прыжком, сделал большой глоток и застыл, прислушиваясь к своим ощущениям. Через пару мгновений, обернув свое довольное лицо, произнес:
– Чище только водка в таверне! Доставай флягу, еще неизвестно, когда в этих затхлых краях чего получше найдем!
Как следует умывшись и утолив жажду, путники занялись пополнением запасов. На вопрос Эйстельда, почему Гелвин наполнил только одну флягу, хотя к поясу у него была пристегнута еще одна, куда больше, а из котомки торчало горлышко объемного бурдюка, бальтор проворчал:
– Куда воды столько глушить? Я ж не окунь тебе какой-то! Сам знаешь, не всю жажду водой утолить можно, – весело подмигнул старик. – Потом сам еще рад будешь, что в глотку не водичка родниковая льется!
Ручей, окруженный тростником, убегал дальше к югу, теряясь в зеленовато-серой дымке. Солнце медленно клонилось к закату. Странник нехотя поднялся с земли, где на самодельной подстилке из примятых стеблей сидеть было довольно тепло и удобно. Эйстельд оправил снаряжение и набросил свой сырой плащ, вздрогнув и поежившись от прикосновения холодной тяжелой ткани.
Он припомнил, что у подножия Высокого Клыка раскинулась когда-то оживленная, но теперь давно заброшенная деревенька. В молодости он бывал однажды в ее окраинах, когда болота являлись лишь небольшим подтоплением. Это были скромные трясины, что располагались в долине между холмами, которые даже не отмечали на карте. Сейчас для этих десятков миль стоило составлять отдельную карту.
Скиталец растолкал Гелвина, который, радуясь свежей воде и мягкой подстилке, а может и паре добрых глотков из большой фляги, решил вздремнуть, не особо тяготясь нынешним положением. Бальтор должно быть прекрасно понимал, что второго такого пристанища найти в скором времени не удастся, и был крайне раздосадован поспешностью Эйстельда со сборами в дальнейший путь.
– Ты конечно пропустишь мимо ушей ворчание старика, но должен заметить, что к окрестностям крепости мы выйдем уже к позднему вечеру. А ты и сам помнишь всякого рода жутковатые истории о том, как заводь у подножия однажды начала меняться. Как опустело некогда процветающее селение. Как потом все эти тайны от пронырливых глаз укрыл разрастающийся туман, и в опустевшие дома той деревни темными безлунными ночами из озера наведывалось нечто не самое радостное. Не нравятся мне ночные прогулки в заброшенные деревеньки, чую, что добром это не кончится.
– Я тоже не горю желанием туда соваться, – ответил Эйстельд, – но перспектива еще одной ночи в этих проклятых топях мне нравится еще меньше. Прошлые сумерки для меня чуть не стали последними, и я не хотел бы испытывать свою удачу дважды. Мы уже уяснили, кто несет стражу в этих болотах, и поскольку ночь излюбленное время для любой нежити, вплоть до Коронованных, думаю, что стоит рискнуть и заночевать в заброшенной лачуге. В ней мы сможем согреться и вздремнуть у небольшого, но надежного костра, чем выжидать
– И то верно! – мотнул головой охотник. – Если бы не твой рассказ о холмах-упокоищах, не пойми откуда возникающих, я конечно предпочел бы ночь скоротать подальше от заброшенного селения. Ладно, рискнем, где наша не пропадала! К тому же мысль о костре согревает меня радостью, словно нутро брагой!
Во время этих слов Гелвин сбавил шаг и, повозившись в котомке, извлек бурдюк. Сделав пару основательных глотков, протянул его Эйстельду. Как и предсказывал бальтор, Эйстельд нисколько не был разочарован в содержимом бурдюка охотника. Почувствовав себя согретыми и отдохнувшими, они отправились дальше. Гелвин был прав: сумерки настигали их с каждой милей. Решив не останавливаться, пока не достигнут нужной местности, следопыт и охотник прибавили шагу, двигаясь в основном молча, зорко подмечая малейшие изменения в тусклом окружении. По левую руку все так же стремительно извивался ручей, то спадая со склонов пологих холмов, то прорезая в них небольшие канавы. Тростник становился все выше и гуще. В окружении подтопленной грязи и буро-серой травы мельком можно было разглядеть целые островки колышущихся стеблей. Возле ручья, несмотря на явную свежесть и наличие чистой воды, по-прежнему было не увидать признаков любой живности, как и на всех остальных, бескрайно раскинувшихся лигах. Тишина в округе нарушалась лишь шуршанием капель срывающегося дождя, да иногда жутковатыми завываниями ветра, напоминавшие надрывные бессвязные вопли.
Бледная солнечная искра медленно клонилась к горизонту, вычерчивая неровный край далеких нагорий. Бессильные, едва осязаемые лучи, просвечивали сквозь марево туманного покрова. Сине-зеленый уходящий вечер обесцвечивался, погружаясь в серые оттенки. Длинные тени, отбрасываемые встречным тростником, подобно беспокойным волнам, омывали силуэты торопливых странников, поглощая их с головой, чтобы потом вынести их наружу, к меркнущему свету заходящего солнца.
Тихая Заводь
Молодая призрачная луна, потянувшись вслед за последним размытым отблеском заката, словно тающим снегом укрыла серебряным свечением буро-зеленые холмы, придав таинственности этому угрюмому миру. После долгих часов изнурительной ходьбы Эйстельд заметил, что в отдалении очередной склон сходил как-будто на нет, и вместо холмов начали проступать нечеткие контуры первых признаков заброшенного селения.
Друзья приблизились к покрытой мхом и лишайниками плетенке, за которой можно было разглядеть покосившиеся лачуги, черные и кривые вешала для рыболовных сетей, остатки спутанных и развиваемых порывами ветра снастей, что походили на редкие пряди седых волос. Тут и там сиротливо жались друг к другу старые лодки с прогнившими бортами, наполовину занесенные мокрым песком и тиною.
Решив немного передохнуть, Эйстельд расположился за небольшим валуном, прямо у края едва заметной тропы, которая была почти полностью укрыта слоем воды и грязи. Рядом неслышно опустился Гелвин. На покосившимся указателе, что был в нескольких ярдах от их временного укрытия, вглядываясь в почерневшее от старости дерево, он прочел:
– Тихая Заводь.
– Слишком уж тихая, – заметил Эйстельд, – быстро же туман и сырость справились с остатками некогда оживленной деревни и торгового узла. Еще во времена моей молодости здесь устраивали такие гуляния да чествования духа озерного, что народ с десятков лиг вокруг собирался.