Сельва умеет ждать

Вершинин Лев Рэмович

– Вот и хорошо, – на блеклых устах Полномочного представителя появляется благодушная улыбка. – А теперь, пожалуйста, хором.

– А-пел-ли-ро-вать-не-бу-ду! – скандируют приговоренные.

Кода.

Амфитеатр негромко гудит.

Откинувшись на спинку стула, глотает кардиостим государственный обвинитель. Адвокаты напоследок перешептываются с подзащитными, ободряюще похлопывают бедолаг по обвисшим плечам. Задумался о чем-то своем господин председатель.

Заставка.

Радужные пятна рекламы.

И – во весь экран – кукольное личико диктора.

– Уважаемые зрители! Прямую трансляцию

приведения в исполнение приговора Особого Трибунала вы сможете увидеть в полночь, по окончании выпуска новостей, – лучезарно улыбаясь, прощебетала стереодива и слегка посерьезнела. – А теперь, дорогие друзья, предлагаем вашему вниманию сто сорок первую серию фильма «Одинокая Звезда». Оставайтесь с нами!

Наконец-то.

Арчи расслабился, отхлебнул портеру из пузатой кружки, помеченной гербом отеля – тремя шпагами в обрамлении лавровых листьев, и приготовился к часу блаженства…

Именно в этот момент в дверь и постучали.

Вполне корректно. Весьма учтиво. Но крайне настойчиво.

Стук эхом прокатился по простору распахнувшихся в полстены прерий, дробно осыпался над старым ранчо… И Арчи, поморщившись, неохотно нажал кнопку на пультике.

Экран вспыхнул синеватым сполохом и погас, унося в небытие сериал. Без всяких выстрелов сгинула ошарашенная физиономия Эль-Койота, похожая на печеную картофелину, отмеченную печатью всех мыслимых пороков. И вместе с мексиканским негодяем исчез Честный Билл, чье мужественное лицо в последний миг выглядело не менее ошеломленным, нежели у бандита…

– Кто там? – спросил Арчи раздраженно. Разумеется, на суахили: легенда обязывала.

Ночной визит, в общем-то, не исключался. Однако попозже, где-то около полуночи, когда в парке отгремит дискотека. Прелестное дитя в прозрачном намеке на мини-юбочку, конечно, не забыло номер апартамента, но доплясать попросту обязано.

Случайность? Хотелось бы верить. В конце концов, почему бы и нет? Он оторвался от возможных «хвостов» чистенько, словно на госэкзамене, надежно залег на дно, а ошибиться номером пьяненький постоялец может и в семизвездочном «Хилтоне». Тем паче здесь, на Татуанге, всегалактическом курорте, где как раз с выпивкой все в порядке, а трезвого встретить не легче, чем мебельный гарнитур работы мастера Гамбса в девственных джунглях целинной и залежной Бомборджи.

– Господин Мбвамба? – Бархатный голос ночного портье источал совершенную патоку. – Позвольте?

Арчибальд сосредоточился, принюхиваясь.

Вроде бы никаких посторонних шумов.

Но чутье подсказывало: повод для беспокойства все-таки есть, а своему чутью он привык доверять.

– Я отдыхаю, – сказал он капризным тоном, лучше всякого крика отгоняющим вышколенную прислугу. – Я не одет. Я с женщиной. С двумя. И вообще, я же просил до утра меня не беспокоить.

За дверью помолчали. Затем вновь поскреблись, несколько трепетнее.

– Господин Мбвамба, – голос портье звучал настолько естественно, что не встревожиться было бы просто непрофессионально. – Вам видеограмма…

– Подсуньте под дверь, – порекомендовал Арчи.

– Как? – изумился портье.

– А как хотите, милейший. Можно раком.

Великое дело – умелое и своевременное хамство. В коридоре засовещались уже почти вслух. А спустя секунду-другую стало ясно: чутье,

как всегда, не подвело Арчибальда.

– Откройте, полиция! – проявился новый голос. – Уррядник Грригорренко! Именем закона!

Опасаться провинциальных городовых у Арчибальда Доженко оснований не было. И быть не могло. Что бы ни случилось, он, кадровый сотрудник Конторы, подотчетен только родному ведомству.

– Я не умей понимай так, – сообщил Арчи, на этот раз по-английски, томно кокетничая безукоризненным йоркширским прононсом. – Я умей понимай swukhily. Only!

За дверью взрыкнули было, но тут же и взвизгнули. Кажется, господина урядника прекрепко пнули.

– Суахили, козлы позорные, – уже откровенно резвясь, потребовал Арчибальд Доженко. – Поняли, нет, в натуре?

Подумал. И жеманно, несколько в нос, присовокупил:

– Р-расисты…

За дверью, подумав, заговорили по существу.

– Да где ж я вам, право слово, – ворчливо спросил новый голос, – на ночь глядя негра найду, господин Доженко? Открывайте уж, не томите…

Судя по интонациям, говорил далеко не урядник. Видимо, рычащее было приведено сугубо pro forma, разговорчивость же, себе на беду, проявилась исключительно по собственной инициативе.

Намечались проблемы.

Не будь это сто седьмой этаж, Арчи, пожалуй, ушел бы через окно. Нет, не в бега. Он умел проигрывать достойно. Но сгинуть сейчас и отсюда стоило хотя бы ради удовольствия полюбоваться из скверика напротив растерянной (почему-то она представилась обильно усатой) рожей доблестного урядника. Увы, увы! Сто седьмой есть сто седьмой. Всему есть границы.

– Ну что, Арчибальд Олегович, – уже с ноткой нетерпения осведомился тот, кто пнул Григоренку, – скоро вы там, или как?

– Уже, – сказал Арчи, жестом повелевая двери исчезнуть.

– Слушаю и повинуюсь, – отозвалась дверь, исчезая.

И обнаружилось, что урядник Григоренко таки усат, и не просто себе усат, а усат воистину. Можно сказать, по-генеральски. С трудом верилось, что обладатель подобной красы прозябает в чумичках-урядниках…

А еще был Григоренко крепок и широкоплеч, но в данную минуту это как-то не слишком бросалось в глаза, ибо, почтительно пропустив спутника, сам он смирнехонько замер у порога, потупившись и время от времени подрагивая левым ухом, необычайно большим и оттопыренным. Подавать голос он явно остерегался, памятуя недавнюю острастку.

Ночной же портье остался в коридоре, хотя глаза его, восьмиугольные от любопытства, восторженно искрились. Еще бы! Задержание особо опасного преступника – а в том, что господин Мбвамба именно ОСОБО опасный, портье не сомневался нисколько (простые люди не снимают «двойные люксы») – да еще и осуществленное не кем-нибудь, а лично его благородием самим господином урядником, явилось событием чрезвычайным, ярко расцветившим монотонно-чинные будни семизвездочного заведения. Трепеща и замирая, портье предвкушал, как нынче же в деталях, не упуская ни малейшей подробности, поведает об инциденте дома, под пологом супружеской постели, и пусть-ка теперь злобная стерва, заевшая двадцать три лучших года жизни, посмеет хоть раз обозвать мужа «гостиничной крысой».