Семь цветов страсти
Шрифт:
— Нет, Дикси. Это человек, сделавший меня… И музыкантом, и гражданином, а в общем-то, человеком. Мне жутко льстило, что из консерватории мы вылетели вместе — мастер с мировым именем и сопливый «приспешник диссидента», как меня называли в разгромной статье. Это было в 1973 году.
— Кем же были твои родители?
— К тому времени, когда я «порочил звание комсомольца», ведя «разнузданную антисоветскую пропаганду», их уже давно не было на свете. Мой отец — двоюродный брат Клавдии и твоей бабушки Сесиль, не пошел по стопам деда — музыковеда, историка искусств. Семен стал инженером-энергетиком и, женившись на некоей Софочке Гинзбург, между прочим, еврейке, в 1951 году произвел на свет сына Михаила…
— Вообще-то я не сильна в вопросах родства. Но выходит, что моя мать, сыновья Клавдии и ты — какие-то братья, то есть располагаетесь в одном «историческом пласте».
— Верно схватила мысль, Дикси. А сейчас вообще увидишь картину целиком. — Он достал большой лист бумаги с изображенным цветными фломастерами генеалогическим деревом.
На верхних ветках я сразу увидела двух птичек «Микки» и «Дикси», круглые лица которых были украшены длинным носом и синими глазами соответственно.
— Вот и я. Прямо сирена получилась. Ты хороший художник, Майкл.
— Не отвлекайся, зри в корень, Дикси. Я провозился пару вечеров, расчерчивая наше прошлое. Не все удалось восстановить, но главное определилось точно. Смотри: в самом низу Арсений Семенович Лаваль-Бережковский, исследователь Севера, прославленный ученый, скончавшийся еще до революции, а посему сохранивший в стране победившего пролетариата свое доброе имя и даже надгробный памятник, сооруженный на средства Российской Академии наук (к нему-то нас и отправляет Клавдия). Ученый имел сына Василия, ставшего генералом армии и произведшего на свет троих детей: Алексея — отца Клавдии, Маргариту — твою прабабушку, мать бабушки Сесиль, и Петра — моего деда. Судьбы детей сложились по-разному. Алексей — полковник царской армии, погиб в 1918-м на фронтах гражданской войны, в то время как его жена Вера Ивановна, уже сделавшая приличную вокальную карьеру, с дочерью Клавдией эмигрировала в Европу. Старшая, Маргарита, еще при царе вышла замуж за француза Телье, имевшего на Невском проспекте в Санкт-Петербурге знаменитый фотосалон. Синеглазая Маргарита настолько вдохновляла художественный пыл Жана Телье, что, став его фотомоделью, обеспечила мужу множество медалей на международных конкурсах (был даже представлен довольно смелый для тех лет снимок «Леда») и родила хорошенькую девочку Сесиль. Семейство Телье покинуло Россию еще в 1910-м в связи с тем, что Жан получил наследство скончавшегося отца. А трехлетняя Сесиль стала парижанкой, мечтая о том дне, когда появится на свет ее внучка Дикси.
Мой дед Петр Васильевич скончался в 45 лет, успев выпустить множество научных трудов по истории музыки и оставить своей жене — Анне Владимировне, неплохой, кстати, музыкантше, сына Семена. Уф! Трудно уложить историю четырех поколений в десятиминутный доклад… Мужайся, Дикси, я подхожу к финалу.
Семен, ты уже знаешь, женился на Софье Гинзбург, а в 1951 году у них родился я. В тюремной больнице города Харькова. Отца моего арестовали после войны «за содействие фашистским захватчикам на оккупированных территориях». Это уже потом посмертно реабилитированный Семен Петрович был признан партизаном, выполнявшим ответственное задание… Его расстреляли за три месяца до моего рождения… Мама, арестованная вместе с мужем, продержалась после его гибели и моего рождения недолго. В 25 лет она умерла от туберкулеза.
С шестимесячного возраста я рос на руках Анны Владимировны, помешанной на желании воплотить в тщедушном, болезненном внуке все нереализованные мечты нашей загубленной генеалогической ветви: вырастить достойного человека и выдающегося музыканта… Видишь, какой груз я тяну с самого рождения — ну просто обречен стать великим… Ан нет, Дикси! Это, наверно, у вас можно позволить себе роскошь остаться честным и «сделать карьеру». Я бредил
— А почему мы никогда не знали друг о друге?
— Я-то слышал от бабушки много разных историй про тетю Клаву, в основном о ее фантастическом замужестве. Только это было для меня как-то очень далеко — в другой жизни. Как и живущая в Париже тетя Сесиль, порвавшая родственные связи с семейством из-за погибшего дяди Алексея, брошенного женой в революционной России, а также двоюродного брата Семена, оказавшегося врагом народа в той же стране… Да как они могли разобраться во всем этом!.. Дети баронов Штоффенов погибают от рук фашистов, а коммунист Семен Петрович Бережковский — гитлеровский шпион… Я ведь и фамилию ношу бабушкину — Артемьев. Вроде отрекся от родителей. В шестимесячном возрасте…
— Боже, как же у вас тут все сложно!.. Сплошные исторические аномалии… А ведь не случись этих передряг, возможно, мы бы с тобой, дорогой «дядюшка», играли бы на семейных праздниках в прятки или дрались из-за рождественских подарков!
— Э, нет! Предупреждаю: я всегда оберегал бы и защищал тебя. Просто потому, что старше и всю детскую жизнь был влюблен в Мальвину. Это кукла с голубыми волосами из очень популярной у нас сказки. Я ее представлял и даже рисовал — огромные голубые глаза, а рядом себя — с длинным носом. Буратино… Ты ведь была в детстве куклой, Дикси?
— Да. Конфетным ребенком, как у нас говорят. И теперь понимаю, почему в пику моему отцу бабушка иногда звала меня Дашей. Ей хотелось зацепиться за что-то русское. И она предлагала совсем иное имя, когда я родилась.
— Дарья. Действительно красивое имя, и тебе подходит. Как, впрочем, наверно, и с десяток других. — Майкл посмотрел на меня внимательно, словно прикидывая новые имена.
— Только сейчас я мечтаю совсем о другом… — Я загадочно улыбнулась, значительно посмотрев ему в глаза (как учил Сол), и даже положила руку на плечо, которое вздрогнуло и тут же отстранилось от меня, как от ожога.
— Майкл, у тебя не остались еще крекеры и шпроты? В самолете у меня не было аппетита. Волновалась перед встречей с российской столицей и теперь умираю от голода.
— Не каждый день шпроты, голубушка. Это деликатес. Вот, кажется, «горбуша в собственном соку» и полбуханки бородинского хлеба. Почти не заплесневел. — Он принес из кухни баночку консервов и кусок очень темного хлеба с зеленоватыми пятнами по углам.
— Выглядит невероятно аппетитно, — сказала я, пожалев о своей просьбе.
— У вас же обожают сыр «Рокфор» и «Камамбер». И у нас тоже любят. И хлеб по тому же рецепту.
Хлеб оказался действительно вкусным, а кофе Майкл сварил отличный, подав к нему полную вазочку варенья.
— Доедай, пока я соберу все необходимое. — Он удалился в соседние апартаменты.
Я грустно, с ощущением неловкости рассматривала комнату: бумажные обои в крупных букетах, хрустальные вазочки в серванте, подсвечник, сделанный из деревянного корня. Мирно тикали круглые часы на полке, прижавшись к каталогу выставки «Москва — Париж», по бежевому вытертому паласу деловито проследовали от двери к роялю два разномастных таракана — черный и рыжий. Нотные альбомы растрепаны, а корешки книг, составлявших собрания сочинений, основательно захватаны. Их не берегли — ими пользовались, обогащая свой внутренний мир.