Семь цветов страсти
Шрифт:
— Ты прав, я не сумела бы ждать и прощать. Я хуже твоей Малышки. Я даже не люблю детей… И вообще, вообще… способна на гадость. Бабеха без царя в голове! Ты прав, мне нужен муж-Цербер, как надзиратель в исправительной колонии… — Обрывая лепестки с забытого Рут в машине букета, Дикси пускала их по ветру. — Послушай кое-что. Думаю, тебя не будет больше тянуть в мое общество — «баронесса» Дикси — хорошенькая штучка.
Она коротко рассказала Чаку все, что знала о «фирме» Сола и подписанном с ней контракте. Опустила лишь подробности с Майклом. Чак слушал, набычившись, а когда Дикси описала кассету с похождениями на острове, он круто
— А любовь с «тореодорчиком»?
— Тоже. У них какое-то мощное оборудование. Заснято, практически, все.
— Вот сволочи! — Чак двинул кулаком по гудку и машина взвыла.
— Теперь я даже не могу содрать с них штраф за подглядывание и пиратские съемки, — а это были бы немаленькие деньги! Фу, черт! Мерзавцы, тухлые свиньи! Не хватает мне только обвинений в гомосексуализме. Ну и дрянь же ты, Дикси!
— Дрянь. Доверчивая дрянь. — Мрачно согласилась Дикси. — Совсем не думала, что они могут зайти так далеко… Во всяком случае — не трусь, никто не собирается тебя шантажировать. Их интересуют только художественные задачи.
— Как же! Может, я и не очень начитан, но давно усек, что все художественные задачи сводятся в конечном счете к «гонорару» — к славе, к «бабкам», амбициям. У кого в чем нужда. И не толкуй мне о «чистоте эстетических помыслов» — ударю. Честное слово, ударю!
— Кто ж говорит о чистоте? Меня соблазняли не призами на фестивалях — деньгами, красивой жизнью, взятой напрокат, — яхтой, тряпками, путешествиями.
— Послушай… а твое наследство… — Чак выпучил глаза от страшной догадки, — тоже от них?
— Ты хуже агента ЦРУ! Такого накрутил! Они что, по-твоему, подкупили всю прокуратуру и адвокатскую коллегию? Бред… К тому же, Клавдия — моя настоящая прабабка.
— А этот русский, откуда он взялся?
— Не от них. Они о нем тогда и не слышали.
— Ладно, Дикси, твоя грязь — ты и выбирайся. Только вот, что я скажу, — моя жена, если уж на то пошло, никогда бы до такого не додумалась. Даже если бы пришлось просить милостыню. По-моему, это свинство… А я-то думаю, чего ты вчера ночью перед портретами разоралась? И еще меня отталкивала… Значит, там везде камеры понатыканы… — Он с присвистом плюнул.
— Но ведь я так старалась выкрутиться! Хотела откупиться от этих шпионов и уже была уверена, что свободна…
— И они сунули тебе под нос отснятые документики и пригрозили… — Чак с трудом удержал многоэтажное ругательство. Сжавшись на сидении, Дикси казалась совсем маленькой. Даже яркая бирюза на шее и пальцах поблекла, словно покрылась налетом пепла.
— Чак, ну что ужасного в том, что сняли интим? Ты же и на большом экране не раз появлялся достаточно откровенно…
— Так то — искусство, а это жизнь, — моя личная жизнь! — Он скрипнул зубами. — Ой, как мне хочется свернуть челюсти этим ребятам — руки чешутся! А тебя, — тебя просто выкинуть на дорогу!
Дикси схватила сумку и выскочила из машины.
— Да ты пижон, Чаки! Эта тачка и баллончик с искусственной грязью, с помощью которого ты придавал ей боевой вид, как и «трудовой пот» и бензин на твоей майке — сплошная бутафория, блеф! — Она демонстративно захохотала. — Ты бутафорский «крутой парень» — «made in Hollywood», а наделе — трус и мелкий пакостник. Мог хотя бы предложить свою помощь, если уж заговорил о любви…
Она решительно направилась вдоль дороги к виднеющемуся
— Садись, — он распахнул дверцу. — Я не совсем прав, Дикси. Противно, когда из тебя делают «подсадку», как на охоте… Тьфу! Мне надо подумать.
— Вот поезжай и хорошенько подумай, а я уж как-нибудь выберусь из этой отхожей ямы сама! — с силой захлопнув дверцу, Дикси перешла на встречную полосу и стала голосовать проезжающим машинам.
Записки Доверчивой Дряни
Раскаяние грешницы
Не думала, что вновь вернусь к этим листкам. Похоже, писание превращается в манию. Потребность старой девы, спешащей реализовать на бумаге свои несбывшиеся грезы или откровения вышедшей в тираж мессалины, возвращающейся таким образом к былым приключениям.
Как ни странно, святая грешница Дикси Девизо представляет сразу двоих, но вот берется за перо из иных побуждений. Ей не терпится стать прокурором занеся меч правосудия над своей собственной головой. Если первая часть исповеди, взахлеб повествующая о шальных похождениях Доверчивой Дряни, принадлежит все же человеку не слишком плохому — дамочке легкомысленной, отчаявшейся, но, в сущности, безвредной, то теперь в тетрадочку с крокусами заносит свои откровения совсем иное лицо. Преступница, взявшая на себя сладостную миссию саморазоблачения.
Про визит в Москву и ночь на даче Артемьевых я не утаила ничего. Попыталась, конечно, взвалить всю вину на верного семьянина, исправно выполнявшего свой супружеский долг, в то время как кокетливая парижская шлюшка уже тянула к нему свои жадные коготки. Парижанку обидели, обманули, заронив в ее страждущую душу мечту о неведомом рае. Нет, Микки — лживый, обаятельный болтун — не забуду я твои речи в Венском лесу, все то, от чего ты так легко отрекся.
Ого! Сейчас закапают слезы, превращая мои признания в лиловые пятна. Ах, как приятно все же себя жалеть! Если честно, то обильный слезопад у меня вызывает именно это чувство: «Бедная, милая, славная, никем не понятая, никому не нужная Дикси…»
С таким выражением смотрела на меня Лола, уже знающая про полученное наследство и мое полное материальное благополучие. Перевалив за пятый десяток, одинокая девственница вышла замуж за школьного дружка, с которым тогда, в пятнадцать лет, так и не переспала. Теперь Руперт овдовел и забрал престарелую возлюбленную в родной городок на юге Вирджинии.
Прощаясь со мной и Парижем, Лола заливалась слезами, блиставшими на кофейной коже подобно алмазным россыпям. Все таки удивительно хитро переплетено в этой жизни прекрасное и безобразное. Я вручила новобрачной чек на крупную сумму — выходное пособие совместно с всеми просроченными долгами. Поколебавшись, Лола спрятала чек в кожаный мешочек, который носила вместе с всеми документами в своем необъятном бюстгальтере. «На сохранение беру. Верну, как только понадобится. Ты ж девка шальная — того и гляди все имение на мужиков растратишь», — проворчала она с неким восторгом перед этим пороком хозяйки. И вдруг заохала, застонала, засморкалась в промокший носовой платок и кинулась мне на шею. Обнявшись, мы стояли перед тремя дедушкиными картинами, вернувшимися на свое место, и молчали. Потому что чувствовали много больше, чем можно сказать или выплакать.