Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера
Шрифт:
А потом была модель на столе в каюте Волинчека.
Я уже рассказывал, как в детстве увлекался моделями серии "космос", на которые меня "подсадил" когда-то тогдашний парень моей матери. Чтобы собрать одну из самых простых моделей, нам с Тедом требовалось дней пять, а то и вся неделя. Модели флайеров, вроде той, что стояла на столе у Лукаса, собирались месяцами, переносить их было нельзя — развалились бы. А Волинчек, если верить ему самому, конечно, появился на "Квебеке" всего за несколько дней до
Последним "звонком" был тот вечер, когда я обнаружил его в своей каюте. Тогда я уже не сомневался в том, что Лукас работал на одну из земных разведок, скорее всего — американскую. До этого мне было плевать, будь он хоть посланником небес на земле, но та ночь все поменяла в моей жизни. Синклер внезапно стал одним из самих дорогих мне людей, но я по своей глупости не смог ему ничего рассказать.
И теперь, глядя в глаза Лукаса, я чувствовал, что обжигающая волна черной слепой ненависти поднимается откуда-то из глубин души, изнутри, и я готов уничтожить его просто за то, что он здесь и жив, а капитана уже нет, и его судьба была предрешена еще недели назад…
Что бы там ни было, Синклер не предал бы так…хладнокровно, что ли. Не стал бы — и всё.
— Сволочь, — сказал я негромко, — Какая же ты все-таки сволочь.
Не знаю, услышал ли он мои слова — расстояние между нами все еще оставалось порядочное, да и шум вокруг становился все сильнее и сильнее. Кажется, окружающие начали кое-что понимать.
Одно незаметное движение, щелчок от снятия предохранителя и я вытащил из кармана заряженный пистолет. Страха не было — только тонкая дрожащая нить внутри натянулась до немыслимого предела. Шаг вперед и…
"— Знаете, капитан, ваш сын наверняка был счастлив, что у него такой отец. И я был бы счастлив".
— Чарли, не надо, — крикнул кто-то из толпы, и я узнал голос. Джой. Какого черта?!
Я чуть повернул голову туда, откуда слышался крик Джой, и этого оказалось достаточно.
Один из телохранителей Лукаса выхватил оружие и направил его на меня. Краем глаза я успел заметить, как кривится его лицо, как черное дуло направляется прямо на меня, и что я совсем не успеваю ничего сделать.
Так иногда случается в моменты стресса — время будто останавливает свой ход и события видны, словно в замедленной съемке. Я отчетливо видел, как мужчина в черном костюме вскидывает руку, и нажимает на курок, почти не целясь… и пуля разрывает тугой воздух, и, вращаясь на лету, движется в мою сторону. Я не испугался- просто не успел, наверное, и слышал только свой странно-размеренный пульс: тук…тук…тук…
В те сотые доли секунд, когда пуля была уже совсем близка, мне, наконец, стало страшно. По-настоящему страшно. Меня раньше били, пару раз ранили в потасовке ножом, ломали руки и ноги, но вот убивать… Но вот что странно: жизнь не проносилась перед глазами, я не успел вспомнить даже последний день, и мог лишь зачарованно наблюдать за стремительно приближающимся
"Замедленность" прервало чье-то стремительное движение. Кто-то — я еще не знал кто — успел среагировать быстрее, просто заслонив меня своим телом, и обмяк у моих ног. Мир сразу же "включился" и я услышал крики, панический ор и знакомые голоса совсем рядом с собой. Впрочем, мне на это было плевать.
Я выронил пистолет, наплевав на то, что эти ублюдки могут стрелять еще, и, встал на колени, прямо на землю, увидел лицо спасшего меня человека.
— Не-е-е-е-т!
* * *
"— Ма-а, скажи, а почему небо синее?
Маленький мальчик черными, как смоль лохмами, держит за руку высокую девушку. Они похожи, как бывают порой похожи не мать и сын, а брат и сестра: одинаковые движения и жесты, одинаковые улыбки — одновременно озорные и добрые.
— Тебе рассказать, как учит физика, или как учит сказка? — смеется она. Ей лет двадцать, не больше, и она еще кажется школьницей, только вернувшейся со школьного бала, но ее сыну уже пять.
— Как сказка, — протягивает мальчишка со смехом. Они идут по уставленной фонтанами площади, в мелких брызгах играет полуденное солнце и мальчишка то и дело срывается то к одному, то к другому водяному горбу, чтобы поймать сверкание и подарить его маме. Ведь она сама только что призналась, что нет ничего красивей.
Девушка задумчиво смотрит на небольшой фонтан, созданный в виде русалочки. Той самой Русалочки, еще андерсеновской. И говорит, не торопясь:
— Наверное, потому что синий — цвет моря. Говорят, что жила когда-то в подводном королевстве принцесса-русалочка…
История про русалку, конечно, девчачья, но мальчику все равно. Главное, что он идет сейчас по летнему городу, сжимая в руке мамину ладонь, и все в мире следует своему установленному порядку. Мальчик не любил неожиданности, а если они все-таки случались, привыкал к новому долго, почти со слезами, хотя о последних — т-с…молчок.
— Мам, а почему она отдала свой голос колдунье? Ведь ей же было больно…
И короткое, почти невесомое касание губами его затылка:
— Потому что она любила принца, Чак. Так же, как я люблю тебя.
— Ма-а… Ну не называй меня Чаком…А ты тоже отдашь свой голос? — бесхитростно спрашивает мальчик. А девушка обнимает его за плечи:
— Хоть целую жизнь".
Она лежала на земле, а на груди, на шелковой серой блузке расплывалось алое пятно….Глаза были открыты — красивые глаза, такие же темные, как у меня, с длинными, не иначе как накрашенными ресницами. Но жизнь из них уходила.
Как она здесь оказалась? Какого черта?
Ведь я никому ничего не говорил, так какого дьявола она сюда приехала? Какого…