Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера
Шрифт:
— Не умирай, — я осторожно положил ее голову себе на колени, взял за стремительно слабеющую руку, — Не смей умирать! С-с-слышишь?! Н-н-не смей!
Она молчала, только тяжело вдыхала. Наверное, сейчас ей было жутко больно — мне было страшно даже смотреть туда, куда попала пуля.
Все внезапно отступило на второй план — окружающая нас толпа, последние шесть лет, даже Синклер.
— Н-не вздумать меня снова бросать, ты… — заорал я зло, дергая ее руку.
— Больше не брошу, — прошептала она одними губами.
Взмах ресниц.
Легкая гримаса — словно не от боли, а
И улыбка. Застывшая в вечности счастливая улыбка на бледных губах.
Кто-то спешно вызывал "скорую", люди кричали, но вокруг меня сразу же образовалось пустое пространство. В него кто-то ворвался, хватая меня за плечи и отшвыривая назад:
— Не стрелять! Департамент полиции Нью-Йорка, капитан Ричард Риди, — Дик выхватил полицейский жетон и встал, закрывая нас от выстрелов, — Первый, кто дернется, будет застрелен без предупреждения. Ларри, вызывай подкрепление и "неотложку"! — рявкнул он в толпу и я краем глаза увидел тонкое нервное лицо Лоуренса Чейса, сразу же взявшегося за телефон.
Взгляд оценивал какие-то детали: растерянные глаза Лукаса, то, что он дернулся было вперед, но был остановлен тем самым подонком, который стрелял в мою мать; то, как расталкивая бегущих зевак, бежала ко мне с заплаканным лицом Джой; то, как кричала что-то высокая женщина в синем платье, стоящая у самого входа в порт…но сам я не чувствовал ничего.
Все внутри заледенело. Мозг все еще фиксировал подробности: логическая цепочка выстраивалась мгновенно — то, что Джой наверняка позвонила вчера Дику, а у того хватило ума, чтобы понять — в моем вчерашнем состоянии я готов на любую, даже самую отчаянную, глупость. Сопоставить пару фактов смог бы даже и Риди, не говоря уж о гениях семейства Чейс.
Только вот зачем она пришла сегодня сюда?
Зачем?
Господи…
Меня начало трясти от осознания своей чудовищной вины, и мозг выбрал самый простой способ: меня просто выключило из реальности — я потерял сознание, падая в холодную темноту.
* * *
Сгорбившись, я сидел на жесткой больничной койке и смотрел в никуда. Где-то ходили люди, слышалась сирена неотложки, гудели аппараты, но мне не было до этого дела. Ровным счетом. Никакого.
Хотелось завыть, убежать, спрятаться в какой-нибудь долбаной норе, но сил не было. Сил хватало лишь на то, чтобы сидеть, слегка покачиваясь, на кровати, и дрожать от странного озноба. Сил хватало лишь на то, чтобы не думать — вспоминать. Только вспоминать.
Надо выплакать это. Надо.
Когда плачешь, становится легче. Я мог отрицать это раньше, но, тем не менее, это было так. Но плакать не хотелось.
Не хотелось пить, есть, плакать, улыбаться. Ничего не хотелось. Мир словно подернулся серой тусклой пеленой, покрылся пеплом, а все желания стерлись как стирается старый карандашный рисунок.
В палату, громыхнув дверью, вошел Риди и сел рядом.
— Мелани и Ларри в коридоре. Я их пока к тебе не пустил, — сказал он, присаживаясь рядом. Я не ответил, и он помахал ладонью перед моим лицом. — Эй!
Хоть бы он ушел, мелькнуло слабое подобие мысли. Мне хотелось
— Чарли, — осторожно начал Дик через пару минут молчания, — Тебе плохо?
Плохо ли мне? Я не знал…
— Слушай, если ты хочешь поговорить, давай поговорим.
Я еле заметно кивнул:
— Не хочу. Дик, пожалуйста…
— Что?
— Оставь меня, — бесцветно пробормотал я, не глядя на него.
Он достал из кармана пачку "Кэптен Блэка", вытащил одну сигарету и начал нервно крутить ее в пальцах. От сигареты шел тонкий, почти неуловимый запах вишни.
— Я не уйду, — сказал он, — По крайней мере, пока ты в таком состоянии. Что я, по-твоему, совсем бездушная скотина? Господи, Чарли, ты сам на себя не похож!
С трудом унимая всё возрастающую дрожь, я поднял на Дика глаза.
— Она умерла, — слова не прозвучали, они будто упали, придавив своей тяжестью пол в палате. Мысленно, я повторил их еще раз, пробуя на вкус — она умерла. Фраза пахла соленым привкусом крови на губах и — отчего-то — серым осенним дождем.
Риди сделал неуклюжую попытку обнять меня за плечо. Я не отдернулся, и теплая тяжесть обволокла тело…
Она тоже хотела меня обнять. Хотя бы раз. А я — тупица, кретин, придурок! — делал все, чтобы избежать этого из глупого упрямства, из давно изжившей себя обиды, из слепой ненависти. Я все равно что убил ее сам. Боже мой…
Кажется, я проговорил это вслух, потому что услышал, как Дик тихо ответил:
— Это не твоя вина, Чарли. Ты не виноват, слышишь? Твоя мать сделала это, потому что любила тебя. Она хотела тебя защитить, потому что ты был ей дорог.
А еще — потому что я в очередной раз поступил как редкостная скотина, но теперь уже ничего не исправишь, просто потому что мертвых не оживишь, как ни пытайся, каких богов ни проси.
— Она любила тебя, — повторил Риди, — И, сдается мне, ты вряд ли стал бы горевать по человеку, который был тебе безразличен. Ты тоже ее любил.
Где-то в горле болезненно сжался комок нервов, и я почувствовал, как стремительно наливаются слезами глаза.
— Почему? — спросил я, давясь криком, почти воем, — Господи! Почему? Ты, сукин сын, объясни мне, почему?
Я рванулся из рук Дика, пытаясь уйти, но это было не так просто — Риди держал меня крепко.
— Пусти меня, ублюдок! Пусти, слышишь, твою мать! — я безрезультатно бился в плотном кольце рук Дика, но вырваться всё не получалось. — Ненавижу, ненавижу! Проклятье, как же я все это ненавижу!
Дик почему-то молчал. Он мог сказать тысячу слов, обвиняя меня в ее гибели, и был прав, чертовски прав…Слезы, душившие меня уже пару минут, наконец вырвались наружу, и я уткнулся лицом в клетчатый диков рукав, чувствуя, как железная хватка медленно ослабевает.
— Если бы не я, ничего бы этого не было… Она была бы жива, понимаешь ты, жива…
— Я понимаю, — еле слышно произнес Риди, — Конечно, понимаю.
Эти простые слова вдруг что-то во мне сломали: плотина из злости и ненависти рухнула в одну единственную секунду, и то, что годами скрывалось за ней, потоком полилось наружу.