Семь кабинок

Питерский Никита

А через восемь месяцев его отправили в Афга­нистан.

Так бывает: ты живешь спокойно и считаешь, что разбираешься во многих вещах. А потом вдруг, в один момент, понимаешь, что вся твоя прежняя жизнь – пустая иллюзия, а в настоящей жизни ты полный ноль, и, если хочешь выжить, должен всему учиться заново. Понимаешь же это в одно мгновение, когда рядом с тобой кричит восемнадцатилетний паренек, с которым ты только что обедал, а тут он держит в руках свои кишки и пытается засунуть их назад. Или когда что-то ударяется тебе в плечо, ты поворачиваешься – а это оторванная взрывом голова и верхняя часть туловища медсестры, с который ты на днях целовался. Еще вчера ты нежно шептал ей на ушко комплименты. Говорил, что она прекрасно выглядит, поражался,

как ей удается следить за собой даже на войне. А теперь она как будто смотрит на тебя голубыми глазами, и ее губы чуть приоткрыты, и тебе почему-то приходит в голову мысль, что два дня назад ты проникал в этот рот языком. Из-под разорванной формы видны красивые загорелые груди с розовыми сосками, и, когда ты видишь их, чувствуешь, как тебя выворачивает наизнанку, и в самый неподходящий момент начинаешь блевать. Странно, но ты при этом умудряешься расслышать чьи-то осторожные шаги, и в последний момент заметить, как на тебя прыгает фигура в халате. Лежа на земле и глядя на поблескивающее в десяти сантиметрах от твоего сердца острие ножа, ты понимаешь, что сейчас или подохнешь, или убьешь, другого не дано. Уже после того как, прижав руками к горячей земле ненавистное горло, ты задушишь человека, которого впервые увидел минуту назад, ты снова чувствуешь, как подкатывает тошнота, и начинаешь блевать. Ты даже не успеваешь слезть с убитого и отползти в сторону и блюешь прямо в открытый рот с грязными зубами, блюешь и видишь, как он смотрит на тебя круглыми ненавидящими глазами. Он остывает, а ты гадаешь, что стало причиной его смерти: твои железные пальцы или блевотина.

Примерно через месяц, вечером, после боя, собирая ошметки рук и ног сослуживцев и складывая их в мешок, он поймал себя на мысли, что совсем ничего не испытывает. Он вспомнил, как школьником собирал в парке листья для гербария. Незнакомец поднял чью-то голову, держа за волосы, отряхнул от грязи и долго всматривался, пытаясь понять, кому она принадлежала. А когда сообразил, что это голова моджахеда, подбросил в воздух и саданул по ней ногой, будто это был футбольный мяч, а потом спокойно пошел есть тушенку. Нужно ли говорить, что вернулся он домой другим человеком. Совсем другим.

Теперь он не думал ни о каком МГИМО. Он даже не вспоминал о нем никогда. А о былой любви к классической музыке напоминала лишь мелодия в его мобильном телефоне. Вагнер, «Полет валькирии». Первое время, когда он ее слышал, перед его мысленным взором с ураганной скоростью проносились вертолеты, которые несли смерть косоглазым в «Апокалипсисе сегодня».

Татьяна и Незнакомец

Татьяна выключила воду, вытерла руки бумагой и, взяв мобильный, набрала номер.

– Это я. Все готово, – произнесла она с чуть заметным волнением в голосе и обернулась на кабинки. – Он в третьей кабинке. Не перепутайте, в женском туалете, который на ремонте. Все, пока! – Она нажала на отбой, бросила телефон в сумку и было направилась к двери, но в последний момент остановилась, повернулась к зеркалу, резким движением головы отбросила волосы назад и сказала «Пу!». Не как старушка Мерилин, не протяжно, а так, как говорят мальчишки, когда играют в войну. Это был ее выстрел в неизвестность. Это был вызов судьбе. В зеркало было видно уверенную в себе женщину, готовую к новым испытаниям. Решительным шагом она направилась к двери, как вдруг что-то заставило ее остановиться. За дверью слышались приближающиеся шаги. Когда дверь распахнулась, Татьяна от неожиданности попятилась. Перед ней стоял Незнакомец.

– Привет! – Незнакомец закрыл за собой дверь.

– Какого черта, мужской сортир в другом конце коридора!

– Правда? Я не заметил. – Незнакомец резко вынес правую руку вперед.

Татьяна ощутила мощный удар и в следующий момент, почувствовав под собой что-то холодное, поняла, что лежит на полу. Незнакомец ударил беспощадно, и ее лицо онемело от боли. Татьяна сжалась на полу, придерживая левой рукой разбитый при падении правый локоть.

– Даже

не думай меня насиловать!!! Даже не думай!!! – крикнула она, пытаясь отползти подальше от мрачной фигуры, которая неумолимо приближалась.

– Больно надо! – произнес Незнакомец. – И потом, меня не заводят бабы в рэперских штанах. Мне нужен диск.

– Какой еще диск? – Татьяне стало страшно. Откуда он знает? Кто этот человек? Господи, он, наверное, из «Индастриал бизнес групп», из соб­ственной безопасности.

– Так, понятно. – Незнакомец схватил Татьяну за шиворот и поволок в дальнюю кабинку. Та попыталась отбиваться, но силы были слишком неравны. Открыв дверь кабинки, Незнакомец, словно кулек картошки, забросил ее внутрь.

Сидя на полу возле унитаза, Татьяна судорожно решала, что делать. Ей нужно было продержаться минут сорок – в крайнем случае час, пока не подъедет Слива с друзьями. Но как? Этот парень, кажется, не хуже ее понимал, что за диском скоро придут, а потому торопился решить вопрос как можно скорее. Сорок минут… нужно тянуть время…

Незнакомец, прислонившись плечом к двери, стоял одной ногой в кабинке, и не без раздражения думал, что с этой девочкой явно придется попотеть.

– Ты, урод, ничего от меня не узнаешь! Понял?! Я ничего не скажу! – Татьяна сама удивилась, как ей удалось разбитыми губами произнести эти слова так твердо и убедительно. Вообще-то металл в голосе – не всегда свидетельство присутствия духа. Иногда так звучит голос человека, находящегося на грани нервного срыва. Это – защитная реакция, как шипы и колючки у слишком нежного цветка. – Я тебе не какая-то соплячка и не стану ныть и проситься домой! Не с такими козлами дело имела! Врубился?!

Татьяна выросла в интеллигентной семье, в полном достатке и атмосфере непрекращающихся скандалов. Когда она родилась, отец занимал какую-то вполне приличную должность в одном очень закрытом НИИ. Родители были еще очень молоды, так что главным человеком в жизни Татьяны долго была бабуля, которая ради сына терпела неугодную сноху, забросив мужа, нянчилась с любимой внучкой, да еще и вовсю помогала по хозяйству. Они с матерью так ненавидели друг друга, что даже не пытались это скрывать. Татьяна с раннего детства знала: все, что не разрешает мать, в пику ей обязательно разрешит бабуля. А отец, не выносивший женских слез, и вовсе ни в чем не откажет. Ей и не отказывали. Правда, когда на свет появился братик, внимание взрослых переключилось на него. Но Татьяна к тому времени уже подросла, и ей это было только на руку.

Сначала она училась в самой ближайшей от дома школе. Там в восьмом классе она попробовала какие-то таблетки. Мальчишки сказали, если их запить водкой, будет полный кайф. Кайфа никакого не было, был кошмар, который никак не кончался: по ней ползали крысы, и она, громко крича, бегала по квартире, пытаясь стряхнуть с себя этих тварей, звала на помощь, даже собиралась куда-то звонить. Кажется, отцу в банк. К тому времени уже не было никакого НИИ, как, впрочем, и страны, в которой она родилась, а отец стал респектабельным банкиром и частенько ездил в командировки, в основном во Францию.

Мальчишки перепугались, кто-то отвел ее в ванную, сунул два пальца, ее долго рвало, потом вся компания – кайф к тому времени у всех уже прошел – отпаивала ее чаем, а потом с ней остался Назаров, чтобы утешить. Когда мать пришла с работы, Татьяна, утешенная, валялась у себя в комнате на диване, и тихо стонала. Она никогда не думала, что первый раз бывает так больно и противно. Матери сказала, что отравилась в школьном буфете. Та позвонила классной руководительнице, они промыли косточки директрисе и ее новому мужу, физруку, потом обсудили девочек из Татьяниного класса, пытаясь вычислить, кто из них уже имел первый сексуальный опыт. Татьяне было все отлично слышно из ее комнаты, да мать особенно и не старалась скрыть, о чем они треплются. Татьяна даже немного повеселела от мысли, что мать до такой степени ничего не сечет.