Семь легенд мира
Шрифт:
Завтра будет еще один хороший день. На редкость хороший.
Его разбудил до рассвета человек дабби и пригласил на утренний чай. Тоэль рассмеялся – остаться в караване и неспешно идти с ним хоть несколько дней хотелось все сильнее. Чай дабби, достойный княжеского стола, – еще один к тому повод.
Амир ждал его. Наполнил пиалу и с поклоном подал, чуть излишне церемонно, поблескивая веселыми внимательными глазами. Широким жестом предложил завтрак с расставленных на знакомом юктасском шелке блюд.
– Ты чуть не лишил меня сна, бывший дракон, – пожаловался он капризно. – Я все думал – каково это, жить
– Рад за тебя.
– Я знал многих, кто стремился к власти, золоту и славе. Ты не сильно на них похож, но дело не в том. Цель сама по себе обычно со временем становится не более значима, чем путь до нее. А часто – куда менее этого пути желанна и важна. И путь меняет людей много сильнее, чем цель. Одни готовы для нее предать и растоптать святое, другие откажутся от достижения заветного ради спасения друга или рода. Вот я и подумал: мы еще детьми придумываем цель, часто ложную и бессмысленную. А потом путь создает нас, таких, какие мы есть. Потому что в каждую минуту мы его выбираем и становимся чуть иными. Более взрослыми.
– Интересная идея. Мой путь уже довольно долог, но я пока не сознаю себя взрослым.
– Но ты делаешь то же, что делаем мы. Отказался от рода и уважения, даже от полета, ради покоя совершенно незнакомых тебе людей, кому могли повредить неведомые мне летучие корабли. Выбрал новую цель и идешь к ней. Вот хотя бы к мастерству оружейника. И путь меняет тебя: во времена моего деда ты бы не поднялся на гребень холма, этот бой не оплачен, он тебе ничего не обещал в приросте славы или опыта. А еще тебя в прежние времена могли нанять наши убийцы, будь у них довольно золота.
– Не знаю. Я никогда не любил слепой найм и учитывал не только цену, но свое отношение к нанимателю. Хотя, если разобраться, к купцам я не сильно расположен, при должном обхождении и лет шестьдесят назад… Все могло быть, ты прав.
– Ты вчера не знал нас, не знал Миру. С гребня холма это был всего лишь караван, каких много. Чужой и вполне безразличный, – вздохнул Амир. – Ты мог развернуть коня и уйти, но не сделал этого.
– Конь не захотел, – признался Тоэль чуть ворчливо. – Благодари Актама, он умнее меня. Гораздо.
– Путь выбирает всадник, и коня – тоже. Ты меняешься, Тоэль. Все, что я могу тебе посоветовать из опыта своей недолгой жизни, – пусть и впредь цель не кажется важнее дороги к ней. Смотри по сторонам и не упускай случайных, вроде бы, встреч. И еще я хочу тебя попросить об услуге и готов ее оплатить, если укажешь цену. Не теперь, а когда и если она возникнет.
– Вот как?
– Да. Это странная услуга. Если Мира выскажет тебе просьбу тихо и без обычного своего веселого упрямства, исполни ее. Я все оплачу – и время, и усилия. В девочке – сердце каравана и его удача, я знаю. Мы не потеряли ни одного человека за прошедшие годы и даже ни разу не торговали с малой прибылью. Мы угодили в песчаный ураган, утратили тропу – и все же выжили. Она, представь себе, поладила с диким темнокожим племенем рихлонов, которое обычно убивает караваны, случайно зашедшие на его земли. Там, далеко на юге, за пустынями Обикат.
– В чем твой интерес в деле, пусть она и хороший человек? –
– Я последний Багдэш, водящий караваны, – хмуро вздохнул Амир. – У меня четверо сыновей, они выбрали себе иные пути в жизни, не стали дабби, и я не спорил. Думал, внуки или поздние дети… Но внуки мне оказались чужими, хоть они еще малы. Наследники знатных и богатых родителей, слишком церемонные и зажатые в рамках традиций. И дорога не зовет их души. А поздние – одна дочь, и для нее мое ремесло не годится. Это тяжелая мужская работа.
– Она живет по ту сторону пустыни?
– Джами Багдэш едва ли менее упряма и своевольна, чем Мира, – усмехнулся Амир. – Они внутренне схожи и охотно общаются. Эта несносная девица давно живет на берегу, в портовом городе у западного океана, его имя Кумат. Там у меня свой двор, лавки, склады и даже место в порту. К зиме увижу негодницу. Представь себе, она еще в детстве лупила старших братьев, а теперь имеет наглость без мужчин в доме торговать и вести дела. Даже в Кумате на это безобразие смотрят с укоризной, но там не Восток, и потому подобное допустимо. Она очень красивая и умеет ладить с нужными людьми, ее уважают. Я перестал водить караван на север: она берет товар дешевле и лучшего качества, у малышки связи. В неполных двадцать лет, куда катится мир…
– Не похоже, что ты расстроен, – рассмеялся Тоэль. – А твоя жена, если я не затрагиваю недопустимое?
– Хуже дочери, – гордо улыбнулся Амир. – Захра – дочь моего друга, он был неплохой купец, и имел неосторожность брать ее с собой еще ребенком в дорогу. У ее матери северная кровь бороев. Я увез обеих десять лет назад с обжитого места, она не поладила с родичами по линии своего старшего брата. Дом оставил сыну. А мои женщины обжили новый. Приходится признать – их доход велик. Я даже не кормлю более семью, уважаемый гость. Если родня узнает, на мою голову падет позор.
– Не замечаю в голосе признаков раскаяния или беспокойства. Если не достаток и не дела рода, то что иное заставляет тебя вести караван?
– Я люблю дорогу. У меня в караване достойные люди, они тоже любопытны и охотно протаптывают новые тропы. – Амир поднялся. – Ну что ж, нам пора, все шатры уже сложены, кроме этого. И кони заседланы. Тебя ждет трудный день, Мира уже зовет – слышишь?
Она не просто звала. Арагни сидела верхом на хромом жеребенке, укрыв его спину потником и овечьей шкурой, гордая и довольная собой сверх всякой меры. Серый нескладный недоросль, еще толком не сменивший клочковатый и пушистый детский ворс на атласный глянец шкуры взрослого коня, гордо выгибал шею и фыркал рядом с довольным Актамом. И почти не хромал. Тощий, голенастый, с еще не сформированной статью.
– Я полагал, этот жеребенок не заезжен, – брови Тоэля вновь взлетели, как вчера, при сообщении о том, что Мира не мальчик. – И безнадежно хром.
– Он умный, – вроде бы невпопад ответила Мира. – Я объяснила, что хочу покататься, и он согласился. Только уздечку не одобрил, кому железо во рту по душе? Обещал слушаться и так. И хромать он скоро окончательно перестанет, я же говорила. Ты его не отберешь у меня теперь, убедившись в этом?
– Нет. – Тоэль устроился в седле Актама, непривычно тихого и расположенного неспешно брести чуть в стороне от верблюдов.