Семь незнакомых слов
Шрифт:
Я почувствовал, как руки зашлись в мелкой дрожи, и тоже закурил.
— Если тебе нравится эта версия — на здоровье.
Мы снова помолчали.
— Хочешь спросить о Растяпе?
— Нет.
— А я хочу, — Севдалин глубоко затянулся. — Чем ты с ней занимался все эти месяцы? Две позы и… всё??? Я просто офигел — почти как девственница! У неё же потрясающий язык — ты не заметил? Гений секса! Знал бы ты, как она сейчас…
— Мне неинтересно, — произнёс я поспешно.
Правильней было бы встать и уйти. Сева под кайфом — это понятно. С глубин его нутра
А Севдалина продолжало нести тёмным потоком. Он начал рассказывать, как у них с Растяпой произошло в первый раз. Они сидели в офисе. Проходя мимо её стула, он заглянул к ней в декольте, и то, что там увидел, ему понравилось.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Это называется — предварительные ласки.
— Не надо!
— Почему? Тебе же этого хочется.
— Ну, пожалуйста!
— Спокойно: сейчас тебе станет очень хорошо.
— Прямо здесь?!
— Так ты её изнасиловал? — меня уже всего колотило. — Бедная Растяпа… Она и не собиралась расставаться со мной. Просто ей не хотелось сталкивать нас с тобой. И что ей ещё оставалось?.. Не думал, что тебе нравится быть подонком. А ты даже упиваешься. Самодостаточные люди так себя не ведут — только закомплексованные слабаки, которые хотят что-то кому-то доказать. Ты и есть такой слабак. Это ты завидовал нам с Растяпой. Это ты не мог вынести, что твои друзья счастливы, а ты нет. Ну, и кто из нас лузер?
— Если тебе нравится эта версия, — Сева коротко хохотнул и довольно кивнул головой, — на здоровье… Но знаешь, когда она вспомнила о тебе? Только когда я в неё вошёл. «А Ярослав? Что теперь сказать Ярославу?» Постанывает и спрашивает. Постанывает и спрашивает. Скажешь, не хао? Не понимаю: чего ты заводишься? Этот оргазм Растяпа посвятила тебе, чувак!
Сжав кулаки, я встал с кровати. Нас с Севдалином разделял какой-то метр.
— Хочешь меня столкнуть? — он иронично приподнял бровь.
— Нет, — покачал я головой. — А вот дать по морде — да. Просто жду, когда ты слезешь с подоконника.
— Ха-ха-ха! — от смеха Сева согнулся в поясе, поддавшись вперёд, и я вздрогнул, боясь, что вот-вот он сверзится. — Предположим, тебе это удастся. Я сильно сомневаюсь, но предположим. И что? Ты начистишь репу мне, я тебе. Что это изменит? Ты станешь богаче? Растяпа вернётся к тебе?
Он был отвратительно прав: драка ничего не даст. Разве что внешняя боль немного заглушит внутреннюю.
— Ну
— Обойдёшься.
— Ну же! Никто не узнает, что это ты. Растяпа поплачет и вернётся к тебе… может быть. Давай!
— Еще раз: обойдёшься.
— Давай же — столкни! Докажи, что ты способен — что ты крутой. Если сможешь это, то сможешь всё — давай!
— Сейчас ты — обкурившийся придурок, — произнёс я подрагивающим голосом. — С чего ты взял, что я поведусь на тупые разводки обкурившегося придурка?
— Тебе просто слабо, — снова усмехнулся он и упёрся руками в подоконник. — А мне нет. Смотри!
Через секунду послышался треск ломающихся веток, а вслед за ним — глухой удар о землю.
На какое-то время я застыл перед опустевшим проёмом. Казалось, картинка за окном слегка подёргивается — не только качнувшаяся туда-сюда верхушка рябины, но и покатая крыша дома напротив, и Останкинская башня, и серые облака. Страшней всего было подойти к подоконнику и посмотреть вниз.
Это и следовало сделать — чтобы убедиться, что Сева жив. И ни к коем случае нельзя — чтобы не узнать, что его больше нет. Я ещё не верил в произошедшее, но уже думал, о чём нужно врать, когда начнут спрашивать.
Наконец, оцепенение спало. Быстрым шагом я вышел в коридор, направился в туалет, постоял с расстёгнутой ширинкой над писсуаром и вернулся в комнату. По-прежнему не глядя вниз, запахнул оконные створки, снова покинул комнату и, не став дожидаться лифта, сбежал по ступенькам вниз.
В холле общежития, рядом со стойкой охраны, царило нездоровое возбуждение — здесь скопились очевидцы инцидента и те, кого они успели оповестить. Меня почти сразу опознали, как соседа пострадавшего, и накинулись с вопросом, что произошло. Так я выдал наспех сооружённую версию: Севдалин сидел на подоконнике, я его уговаривал слезть, но он не хотел; потом я вышел в туалет, а когда вернулся, его уже в комнате не было.
В ответ мне поведали о том, что случилось на земле. На дороге, рядом с нашим сквериком, на красном светофоре стояла свободная карета «скорой помощи»: её экипаж, став свидетелем падения человека из окна, тут же направил машину во двор общежития. Севу погрузили на носилки и увезли в неизвестном направлении.
— Он… живой? — спросил я у пожилого охранника.
— Был бы покойник, вызвали бы милицию, — с житейским бесстрастием рассудил тот. — Повезло дураку. Если позвоночник не повредил, считай, легко отделался. А если ноги-руки сломал, впредь наука будет.
— А если повредил, — я не спрашивал, а, скорей, рассуждал вслух, — позвоночник? Что тогда?
— Тогда дело плохо, — пожал охранник плечами, — калекой на всю жизнь недолго остаться.
Я вышел на улицу и зашагал к метро, лихорадочно пытаясь осмыслить, как быть дальше, и делая специальные усилия, чтобы не оглядываться. Севдалин жив, и это главное. С другой стороны, что с ним сталось, неизвестно. А что если его парализовало?