Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Отвернись, пожалуйста.
— Кинь мне свою рубашку. И тоже не смотри.
Рубашка доходила ей почти до колен. Клео закатала рукава, застегнула две пуговицы в середине и покрасовалась перед зеркалом.
— Я оставлю её себе? — обернулась она ко мне.
— Очень тебе идёт, — одобрил я. — У меня ещё трусы ничего так. Привезти из домашних запасов?
— Обойдусь.
Клепсидра пряталась тут же — в платяном шкафу, под висящими на «плечиках» платьями, блузками и кофточками. В ванной комнате наполнили её водой и оставили на
— Ты её не проверяла? — спросил я. — На сколько времени она рассчитана?
— Понятия не имею. Будем считать: на всю ночь.
Вернулись в постель. Обнялись. Клео тоже хотелось продемонстрировать некоторую бывалость. Она спросила: какой секс у меня был самый красивый, а какой — самый мерзкий?
— Самый красивый? — переспросил я. — Ты прямо, как месье де Журдэн: он не подозревал, что всю жизнь говорил прозой.
— Спасибо, — она благодарно погладила меня по животу. — А на втором месте?
— Весной, в черешневом саду. Вокруг всё белое-белое. Нереальное чувство.
— Здорово, — оценила она. — А какой самый мерзкий?
— Тоже в саду. Только осенью — когда уже убрали яблоки. Сыро, темно, и мы были сильно пьяны.
— Это с одной и той же девушкой?
— С разными, конечно. Мерзкий — на первом курсе. Красивый — на третьем.
— Твоя очередь спрашивать, — напомнила она после затяжной паузы.
Вообще-то, мне хорошо с ней и без этого довеска, сказал я, подумав.
— Ты такой не ревнивый?
— Вообще-то ревнивый. Просто неинтересно. Не хочется.
— Хм. А чего тебе хочется?
— Ещё Клео.
Она требовала, чтобы я не молчал — её уши жаждали красивых слов. Мне же в голову лезли банально-пошловатые фразы вроде «давай, крошка, давай», не без труда заменяемые на не выдающиеся, но приемлемые «ты моя сладкая», «как же ты мне нравишься», и, наконец, сменившиеся на бесконечно повторяемое заклинание: «Когда ты становишься мной, я становлюсь тобой!» Я слышал её учащённое дыхание, видел покусывания губ, но так и не решился спросить, достигла ли она оргазма или хотя бы чего-то близкого к нему.
В начале седьмого пошли проверять клепсидру: время истекло.
— Вообще-то, дно ещё влажное, — сказал я, зевая.
Захватили клепсидру с собой в спальню. Бумажный квадратик с буквой «А» по-прежнему лежал на туалетном столике. Клео поднесла его к одной из оплывших свечей, повертела над опустевшей клепсидрой и, когда огонь подобрался к самым пальцам, бросила клочок на дно. Через несколько мгновений от ночи «А» остался лишь серо-чёрный пепел. Две сумрачные фигуры отражались в зеркале: обе с усталыми лицами и опухшими глазами.
— Первое отделение получилось очень даже ничего, — сказал я зеркалу, — как считаешь?
— Худшая ночь в моей жизни, — ответило отражение Клео.
— Э-э… Ну, знаешь ли… — я не сразу сообразил, что реплика, по-видимому, символизирует утреннюю казнь любовника. —
— Кошмар.
— Не переживай: в следующий раз у тебя получится лучше.
— Что ты сказал?.. — отражение Клео развернулось в профиль и припало ртом к моему плечу. Следом за укусом в ход пошли ногти, проехавшиеся сверху-вниз по спине.
— Извини: ляпнул, не подумав, — поспешно добавил я, уворачиваясь и теряя из виду зеркало. — Хотел сказать: главное — стараться…
Её кулачки обрушились на плечи и грудь, а яростный шёпот сулил страшные кары — вплоть до смертоубийства. Я хихикал, прикрывался руками, отступал к кровати и, наконец, быстро шагнув вперёд, обнял драчунью, прижал к себе и погладил по голове.
— Всё, всё, успокойся.
Она продолжала яростно ругаться, барабанить кулачками по спине и снова пыталась укусить.
— Знаешь, чем отличается комплимент от наблюдений за природой?
Колотёжка по спине прекратилась.
— Чем? — Клео заинтересовано задрала голову вверх.
— Я никогда не видел у тебя такого красивого лица, как во время секса, — объяснил я. — Оно и днём красивое, но ночью — что-то невероятное. Так вот: это — не комплимент. Это — наблюдение за природой.
На мгновение её лицо просияло, но тут же стало суровым.
— Можешь, когда захочешь, — пробормотала она, вздохнув. — Ладно, отпусти.
Ворочаясь на кожаном диване и перебирая в памяти события ночи, чувствуя, как слегка саднят царапины на спине, я вдруг кое-что понял и испытал запоздалое раскаяние за слова, которые поначалу показались жутко остроумными. В постели моя маленькая подружка именно что старалась — не столько проявляя чувственность, сколько подражая ей, видимо, держа в голове примеры из эротических фильмов (не хотелось думать, что она смотрела и порно, но тут я склонялся больше к «да», чем к «нет»). Психологическая ценность секса, судя по всему, для неё выше физической, и в интимной сфере она чувствует себя далеко не так уверенно, как среди книжек. От мысли, что я мог причинить своей девушке боль, и сейчас она мучается в сомнениях, стало не по себе.
Клавдия-старшая, кажется, ничего не заподозрила: я проспал часа на полтора дольше Клавдии-младшей. В двух шагах от кожаного дивана на стуле лежала стопка моих футболок и рубашек — постиранных и уже поглаженных. Их аккуратный вид почему-то вызвал комок в горле.
Обедали вчерашними яствами. Мы с Клавой снова были на «вы». Поначалу я думал: для словесной маскировки перед бабушкой. Не требуется быть дочерью академика, чтобы сделать определённый вывод, когда твоя внучь и ночной гость утром ни с того, ни с сего переходят на «ты». Но нет: «вы» осталось и наедине — и в этот день, и в последующие. Спектакль — это Спектакль (получил я глубокое объяснение), а жизнь — это жизнь. «Ты» с Клео не означает автоматическое «ты» с Клавдией.