Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Хм. Неплохо подмечено, — моя девушка не заподозрила, что я подразумеваю не только слова, но и нас с нею. — Назовём это «законом сохранения конкретности-абстрактности». По типу закона сохранения энергии. Отлично, Гений, отлично! Кстати: что такое «абулия» и «абляция»?
— Без понятия, — пожал я плечами. — Видел в словаре, а потом забыл. Какие-то специальные термины.
Следуя незнакомыми тропами, мы допускали, что, иногда наступаем на чьи-то следы — некоторые из наших идей уже давно могут быть кем-то описаны. Проверять, так это или нет, часами сидя в библиотеке и перебирая десятки монографий, не было ни времени, ни желания. Нам требовался не просто результат, а быстрый результат. Отсюда напрашивалось
Позиция, увиливающая от дискуссии, позволяла, впрочем, относиться к будущей возможной критике с философским хладнокровием и, возносясь над схватками, разносить в пух и в прах устоявшиеся аргументы и кое-какие непреложные истины. Иногда они относились к лингвистике лишь по касательной.
Клава вспомнила, как в одном из писем я сравнил загадку возникновения слов с яйцом и курицей, что из них появилось раньше, и сказала: куриный вопрос вообще-то мошеннический — он сформулирован так, что на него и невозможно ответить.
— Вы в курсе, — спросила она, — что курица может снести яйцо и без петуха?
— Да ладно! — городской житель во мне пережил потрясение. — Правда, что ли?
— Правда-правда, — закивала Подруга. — Только из него никогда не вылупится цыплёнок: оно неоплодотворённое.
Она и сама узнала об этом случайно. В девяностом году, когда из магазинов исчезли практически все продукты, её папа с друзьями поехал в деревню на край Подмосковья к чьим-то родственникам или знакомым и привёз мешок картошки, несколько качанов капусты, лук, морковь и целую коробку яиц — штук сто. Она обрадовалась, захотела сделать себе яичницу, разбивает яйцо, а там — бе-е-е! — кровавый сгусток на желтке. Тогда-то бабушка ей и объяснила про оплодотворённые и неоплодотворённые яйца. Потом она узнала, что на одного будущего петушка из кладки вылупляется пять-шесть будущих курочек — одно яйцо, как и одна курица, сами по себе ничего не решают.
— Поэтому корректно формулировать: «Что было раньше: курица и петух или пять-семь яиц?» Согласитесь, в таком виде вопрос выглядит совсем иначе.
— Вы хотите сказать: некорректно спрашивать, что появилось у слова сначала — конкретное или общее значение?
— Ну да, — кивнула она. — Оно становится словом, когда получает и то, и другое. Вы же сами сказали: физики не парятся, что возникло раньше протоны или электроны. Забыли?
Раздача пинков «музыкантам» по-прежнему доставляла Клавдии отдельное удовольствие. Она обдумала тему «язык как тело» и ниспровергла гипотезу о возникновении языка с жестов и мимики.
— Язык начинается с речевого аппарата, — спокойно разоблачала она. — Который — что? Который — часть тела. А в теле — что? В теле всё взаимосвязано: человеку весело — он улыбается, человек сердится — его брови нахмурены, кулаки сжимаются, и так далее. В театре на этом всё построено — и у Станиславского, и у Михаила Чехова. Обычную моторику принимают за до-язык, глупо же?
— Глупо, — согласился я. — Но разве наша мысль не в том, что у языка нет единого начала? Язык начинается с речевого аппарата — это верно. А ещё можно сказать, что язык начинается с грамматики. Особенно тут интересны языковые параметры, у которых нет аналогов в природе — скажем, синтаксис. Есть языки без синтаксиса? Вроде бы нет. Можно обнаружить синтаксис в окружающем мире? Тоже нет. При этом без него язык — недо-язык. И это не всё: точно так же можно сказать, что язык начинается со способности определить в наборе звуков смысл. И тут мы
— Хорошая идея, — оценила сообщница. — Обязательно добавим раздел «С чего начинается язык?» Сразу за вступлением. Празднуем?
Когда открытие настигало нас в квартире Вагантовых, в честь него устраивались скачки по комнатам. На улицах по сложившейся традиции очередное достижение отмечалось внезапными для прохожих объятиями.
Никогда не гулял столько по центру Москвы зимой. Теперь мы виделись три-четыре раза в неделю, каждый раз выбирая новую точку для встречи. Вместе выныривали из метро и не повторяли прежних маршрутов, чтобы впоследствии у каждого воспоминания имелся свой антураж, и они не сливались друг с другом.
Идея была моя:
— В моей голове — полно пустого места, — сказал я. — Хочу отвести отдельный зал под вашу портретную галерею. Но у меня мало образцов. Где я вас вижу? У института, по дороге домой, дома — и всё. Итого в наличии Клавдия Тверского бульвара, Клавдия Арбата, Клавдия Смоленской площади, домашняя Клавдия. Скудновато, согласитесь. Неплохо бы заполучить Клавдию Чистых прудов, Клавдию Кадашевской набережной, Клавдию Маросейки и так далее. Ну, вы понимаете.
Сообщница похвалила мой изысканный вкус и высокие устремления, скромно добавив, что её притязания не столь амбициозны: ей достаточно заполучить Колымажного Гения и Гения Огородной слободы.
Почти сразу нас потянуло с исхоженных магистральных направлений в дебри переулков и узких проходов, куда без причины люди обычно не забредают. На «Третьяковской», мы, не пропуская ни одного поворота, брели «змейкой» между Ордынкой, Пятницкой и Новокузнецкой, а, гуляя по Сретенке, в конечном итоге углублялись в путаные дворы у Цветного бульвара. Мест, где ещё не ступала нога моей девушки, оказалось больше, чем можно было ожидать. Меня это поражало: будь мы с Шумским и Зимилисом из Москвы, давно бы уже здесь всё исходили!
Я так и сказал Клаве и заодно деликатно поинтересовался: чем она занималась, когда всех честных старшеклассников, если им не чужд дух приключений и романтики, тянет бродяжничать по незнакомым улицам? Поди, балду гоняла в музеях, театрах, библиотеках, взращивая в себе пай-девочку?
Так и есть, кивнула она. Слоняться без дела — не её стиль. Хороший концерт, спектакль, лекция приносят куда больше впечатлений и пищи для ума, чем шастанье по подворотням. Она любит гулять по Москве, но у неё никогда не было цели заглянуть в каждый закоулок. Набережная Яузы, Бульварное кольцо, парки, наиболее знаковые места — вот её обычная программа. И, уж конечно, арбатские переулки она знает, как свои пять пальцев.
— А сейчас, — уточнил я, — мы шастаем по подворотням или как?
— Сейчас у нас Игра в шастанье по подворотням…
Из-за Москвы мы иногда слегка ссорились. При виде очередной типовой многоэтажки, лет двадцать назад втиснутой в историческую застройку, я с досадой заметил: понятно, что Москву строили по принципу «Молодца и сопли красят», но всему же есть предел! Клавдия была полностью согласна со мной по сути вопроса, но формулировка её обидела. Суховато кашлянув, она достала из кармана носовой платок и протянула его мне: «Вам он точно пригодится».