Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Давай.
Я полез в шкаф за второй чашкой, и только там меня накрыло ошеломление: а что, собственно, он здесь делает?!
— Так вы уже вернулись? Когда? С чего вдруг? Надоело путешествовать? По дому соскучились? А где Растяпа? — наливая кофе, я забросал Севдалина вопросами.
Продолжая оглядывать комнату, словно удивляясь, что он здесь когда-то жил, хао-друг отделался коротким:
— Типа того.
Было в его взгляде что-то странное. Делая глоток, Сева тут же ставил чашку на столик и, чувствовалось, что вести беседу не входит в его намерение. Мне хотелось спросить, зачем же он тогда пришёл, но ответ был предсказуем:
— Ну, а ты как? — наконец, странный взгляд Севдалина остановился на мне.
— Нормально, — пожал я плечами и тут же понял, что такой ответ выглядит неуместно скромным. — Если честно, то у меня всё супер. Офигительно. Скучать не приходи…, — мой рассказ прервала внезапная боль в голени: в неё врезался острый носок Севиного ботинка. — Ты что сдурел?! — моя ладонь безотчётно полетела вперёд, чтобы влепить затрещину, и сам я привстал.
Сева пригнул голову, слегка отклонив её в сторону, и моя рука лишь слегка задела его волосы.
— Растяпа умерла, — произнёс он, не сводя с меня своего странного взгляда.
— Что?! — я опустился на кровать, несколько секунд просидел с открытым ртом и потребовал: — Повтори.
Севдалин отвёл глаза в сторону.
— Похороны в три, — твёрдо произнёс он. — Собирайся.
2.20. Семь незнакомых слов
Впервые я чувствовал себя в родном городе не вернувшимся, а приезжим. Стояла солнечная, непривычно тёплая для начала февраля погода — сухой асфальт, редкие кучки снега на газонах. Уже от перрона всех сходящих с поезда атаковали таксисты, наперебой предлагая ехать куда-нибудь вдаль — в аэропорт или в районные центры. Ещё в поезде я решил, что пойду домой пешком — принося дань памяти Растяпе и одновременно пытаясь смириться с мыслью, что её больше нет. Мыслью слишком нелепой, чтобы переварить её за несколько дней, даже увидев недолгую возлюбленную и навсегда друга в гробу — с бледно-жёлтым лицом и коротким «ёжиком» волос — похожую и непохожую на себя.
Жизнь Растяпы оборвалась без предупреждения и внешнего вмешательства: солнечным утром, пока Севдалин брился в ванной, она стояла на балконе номера и любовалась океаном. И вдруг её сердце остановилось. Я никогда не слыхал о подобных случаях, и ни один врач не назовёт причину — лишь констатирует, что иногда такое бывает.
«Кто же так умирает, Растяпушка?..»
В голове продолжала вертеться фраза, которую несколько раз повторила усталая, перепуганная, заплаканная женщина — мама Растяпы: «Она умерла счастливой». Я избегал встречаться с ней глазами. При знакомстве она на несколько секунд обхватила мою ладонь своими: «Женя говорила о вас». Иными словами, она прекрасно знала, что я и есть тот парень, который не смог удержать Растяпу рядом с собой. И теперь вполне законно могла считать меня главным виновником произошедшего: не отправься её дочь в счастливое путешествие, всё могло бы сложиться по-другому — пусть не так романтично и красиво, зато, вероятней всего, она осталась бы живой.
Я и сам считал себя главным виновником, но не из-за путешествия. Всё в мире взаимосвязано — вдруг ощутил я с полной ясностью. Одно таинственно влияет на другое, и причиной смерти Растяпы стали далёкие от неё события. А именно — наш Спектакль, точней, моя роль в нём. Растяпа умерла не из-за меня, а вместо меня — такова развязка сюжета об имени. Почему она? Потому что она же — Растяпа, такая, какая
Я знал, что ни за что не расскажу о Растяпе Клавдии — она сочтёт себя соучастницей преступления и будет страшно переживать. Если же Подруга не согласится со мной в том, что сам я сейчас переживал, как несомненный факт, и увидит лишь случайное совпадение, в каком-то смысле будет ещё хуже — мы уже не сможем быть такими же сообщниками, как прежде. (Позже версия моей личной ответственности за смерть хао-подруги так и не утвердилась для меня в качестве единственной. Иногда мне казалось, что всё произошло по естественным причинам — например, из-за того, что Растяпа не очень хорошо переносила жару, и я тут не причём. Временами же чувство вины вновь возвращалось — правда, без прежней остроты).
Одновременно я испытывал эгоистичное облегчение, что несостоявшимся зятем родители Растяпы считают всё ж не меня, а Севдалина. Растяпин отец несколько раз легонько похлопал его по плечу и даже назвал сынком. Теперь мы оба — и я, и Севдалин — уже не могли, как раньше, делать вид, будто ничего не произошло, и старались говорить, как можно меньше. И на похоронах, и на обратном пути в Москву — просто, молча, глазели в окно электрички.
На площади Белорусского вокзала, перед тем как расстаться, мы выкурили по сигарете. Напоследок я спросил Севу, чем он теперь намерен заняться?
— Пока с отцом поработаю, а там видно будет, — Севдалин посмотрел на меня задумчиво, то ли пытаясь запомнить, как я выгляжу, то ли, наоборот, начиная стирать из памяти, и произнёс последнюю хао-фразу:
— Нет никакого хао.
(Мы случайно пересеклись лет через двенадцать — уже в другое время, другими людьми. Встреча произошла на автозаправке, в районе элитных посёлков Рублёвского шоссе. У Севдалина здесь был свой дом, и заправляться он приехал на дорогущем «Порше». Его главный заработок состоял в игре на бирже — занятии, которому можно предаваться чуть ли не из любой точки мира. Прямо чудо, что я застал его в Подмосковье. Я вкратце рассказал о своих делах и после небольшого внутреннего сопротивления предложил ему выбрать время и вместе съездить проведать Растяпу.
В ответ Сева еле заметно поморщился. Все эти годы он ежемесячно посылает родителям нашей хао-подруги сумму, достаточную для того, чтобы нигде не работать и дважды в год позволять себе хороший санаторий. А ехать на кладбище — никому ненужные сантименты.
В остальном у нас обоих всё было хорошо — хотя эти «хорошо» и лежали в разных, далёких друг от друга, мирах. Напоследок обменялись номерами телефонов — из вежливости к прежней дружбе и на всякий случай, чтобы иметь опцию «поговорить», если уж приспичит (например, на нетрезвую голову).
Но так и не созвонились. Я не хотел, чтобы мой звонок воспринимался, как попытка извлечь материальную выгоду из близкого знакомства с богатым человеком. Сева же, по-видимому, считал, что, если мне так уж хочется всколыхнуть прошлое, то мне и звонить. Да и какая разница, кому чего не хотелось, и кто что считал?).
Я вышел из привокзальной низины, постоял на том месте, где мы с Растяпой впервые отдыхали, и выкурил две сигареты там, где, сомкнув капюшоны, мы устроили первый «домик».