Семь незнакомых слов
Шрифт:
Весь путь сейчас занял намного меньше времени и усилий, чем год с небольшим назад, хотя теперь пришлось тянуть за собой объёмный чемодан, вмещавший московские пожитки — книги и одежду. Я знал, что уже никогда не вернусь в общежитие. Олежек стал нежданно-негаданным обладателем холодильника, телевизора, магнитофона, посуды и небольшого запаса продуктов. В качестве дополнительного бонуса — три недели оплаченной аренды комнаты для уединения с Дариной.
На подходе к дому стоял всего только полдень. Родной двор казался уставшим от будничности. Тополя, детская площадка, беседка, стол доминошников — картина, которую я наблюдал
Родителей дома не ожидалось, но звуки на кухне выдавали чьё-то присутствие. «Отец», — подумал я. Однако на пороге прихожей появился парень — на нём был мамин кухонный передник. При виде меня он остолбенел. Я тоже изумился.
— Васька, а ты что здесь делаешь?
— Э-э, — смущённо произнёс Шумский, — так получилось. Я тут комнату искал, вчера с твоим отцом случайно встретились — разговорились. Он сказал: твоя мама в командировку уехала на неделю. Ну, и предложил мне в твоей комнате пару дней пожить. В общем, сам понимаешь…
— И здорово! — искренне одобрил я. — Наговоримся всласть!
Мы обнялись. Я скинул куртку и ботинки и, словно был гостем, последовал за Шумским на кухню — мой друг жарил картошку.
— А комнату зачем ищешь? — спросил я, усаживаясь за стол на любимое место у окна. — Шум-2 тебя выставила? Вы поссорились?
Вася перемешал на сковороде картошку, накрыл её крышкой и тяжело вздохнул.
— Шум-0, ты хочешь сказать, — мрачно поправил он. — А можно просто: сучка…
Наша рыжая одноклассница (поведал Шум-1) закрутила роман с датчанином — тоже рыжим и тоже биологом. Он приехал на биофак нашего университета в рамках научного обмена, познакомился с Ольгой, и у них возникла биологическая любовь-морковь. Теперь датчанин хочет на Ольге жениться и увезти её к себе в Данию, — как только она защитит диплом.
— Я бы не удивился, если бы итальянец, — всё так же мрачно продолжал Вася. — Их у нас теперь полно. Французы, немцы, американцы, испанцы. Но датчанин? Ему-то что у нас понадобилось?
— М-да, — вздохнул и я. — Ты думаешь, это уже всё? Всерьёз? Если хочешь, я с ней поговорю!
— А что ты ей такого скажешь, чего я не говорил? — желчно отверг Шумский. — Она же и сама хочет в этот грёбаный Копенгаген или куда там. Говорит: там у неё перспективы, а здесь ей чем заниматься? На нищенской зарплате сидеть и реактивы для работы на собственные деньги покупать? Я ей сказал: рожай ребёнка — вот тебе перспектива. «Зачем плодить нищету?» — спрашивает. Тут я вспылил: «Уж кто бы говорил! Ты же никогда в жизни и голодной толком не была, обносков никогда не донашивала, а туда же — про нищету твердишь!» Короче: пустое это всё. Самое поганое: кажется, она в него и вправду втрескалась. Тут говорит — не говори…
— А что тесть? — осторожно поинтересовался я. — Он тебя, надеюсь, не уволил?
— Я сам ушёл, — вздохнул Вася. — Встречаемся — обоим неловко… Да, кстати, — внезапно оживился он, — слыхал? Ваничкин женился! Знаешь, на ком? Ни за что не отгадаешь! Помнишь математичку? Ну, ту, молодую? Которой он подол задрал? На ней!
— Ух ты, — сказал я, — здорово.
— Здорово-то здорово, — полу-согласился Шумский, — только она ему условие поставила: чтоб никто из нашего класса, из нашей школы в их доме не было. Ну, и в его бизнесе тоже. Короче: чтоб ничто не напоминало…
— Ты-то откуда
— Так я ж у него теперь работаю, — с некоторой досадой сообщил он. — Помнишь старую комиссионку? Она закрылась. Ромка в ней продовольственный магазин открыл — «Иветта» назвал. Там и чалюсь пока. Продавцом. Два через два. Мне он сказал: она, Иветта то есть, тебя не помнит, ну, что мы — одноклассники, вот и ты помалкивай.
— Ну, здорово, — произнёс я неуверенно.
— Ага, «здорово»! — передразнил меня Вася и, после внутренней заминки, выдавил с болью унижения: — Этот гад меня оштрафовал, представляешь?! Я вывеску не включил, когда стемнело. Наплыв покупателей, завертелся, а он — нет, чтобы просто напомнить… Я в партию вступил, — добавил он неожиданно.
— В какую?! — изумился я.
Непреклонным тоном Шумский сообщил, что есть только одна настоящая партия — коммунистическая.
— Помнишь, в советское время: люди, когда им предлагали вступить в партию, отказывались? Не все, но много таких было! Очень даже советские люди — лояльные советской власти и всё такое. А почему отказывались? Из чувства порядочности. Казалось, неприлично делать карьеру с помощью партбилета. А сейчас верни нас всех обратно, целые толпы рванули бы в коммунисты записываться! Плевать на порядочность, главное — выгода и личный успех! Были, конечно, настоящие коммунисты — не хапуги, не карьеристы — которые сначала о деле думали, а потом о себе. Но таких мало осталось — в основном, приспособленцы...
Сейчас, заключил Шумский, снова наступило время настоящих коммунистов, готовых сражаться за идею справедливости, и поинтересовался, нет ли и у меня желания податься в настоящие коммунисты? Я вежливо отказался.
Через два часа вернулся с работы отец. Он так обрадовался моему внезапному появлению, что застыл на месте и начал быстро моргать, а потом, сняв очки, провёл рукой по глазам, утираю проступившую влагу. Мне стало стыдно, что я слишком редко звонил домой.
— А куда мама уехала? — спросил я после первых объятий и расспросов. — Что ещё за командировка?
— Во Францию, — ответил отец и начал изучать потолок, словно над ним было звёздное небо. — В Париж.
У французской фармацевтической фирмы, где она работает, (прочёл он на звёздном потолке) юбилей — восемьдесят лет. На празднование пригласили представителей наиболее успешных филиалов — вот она и поехала.
— Я рад за неё, — счёл нужным добавить отец, возвращая взгляд ко мне. — Сбылась её мечта…
Он делал мужественное лицо и честно пытался преподнести французскую командировку матери, как хорошую новость, но получалось не очень.
— Ну, и подумаешь, — сказал я. — Сейчас это — проще простого. Ты не расстраивайся! У меня есть немного денег: если хочешь, устроим ей сюрприз — полетим тоже. Найдём её в Париже — нагрянем, так сказать…
Идею сюрприза отец отогнал обеими руками, взмахнув ими в мою сторону: и незачем (там ей, наверняка, не до нас), и деньги в такие времена лучше поберечь. А вот мой приезд отметить обязательно надо.
Вечером соорудили застолье. Довольно быстро между Васей и отцом возникла религиозно-политическая дискуссия. Для Шумского очевидной очевидностью являлся факт, что Иисус Христос был первым коммунистом, и он удивлялся, отчего столь лестное для христианства утверждение отец не готов разделить хотя бы частично.