Семь незнакомых слов
Шрифт:
— М-м… Пифагор.
О Пифагоре я читал в рассказах о древней Греции, и это был любимый математик Ваничкина — в Ромкиной комнате даже висел его портрет. «Почему Пифагор?» — спросил я его однажды. «Пифагор, — ответил Ромка, — первый придумал, что весь мир состоит из чисел: это взгляд настоящего математика. Он открыл дорогу к математическим открытиям».
— Пифаго-ор? — удивленно протянула Вероника: мой выбор показался ей неожиданным — Лобачевский или Колмогоров были бы более понятными идеалами. — Почему вдруг Пифагор?
— Да, конечно, он был со странностями:
— Это как? — заинтересовалась Вероника.
— Всё можно измерить числами.
— А разве всё можно измерить числами?
— Это интересно, как точка зрения, — объяснил я. — Если думать, что весь мир состоит из чисел, можно делать любые математические открытия. Взять, к примеру, Шекспира: если бы он не думал, что весь мир — театр, то, возможно, не стал бы великим драматургом.
Я сам не ожидал, что так здорово выйдет: мысль была подарена самим ходом рассуждений, — если бы Вероника меня не спросила, сам бы я до неё не додумался.
— Как с тобой интересно, — Вероника даже перестала есть и подпёрла подбородок рукой.
Но зря она меня похвалила. Я тут же совершил новый промах.
— А у тебя кто идеал — Пушкин? Или Данте?
Мне казалось, наш разговор, наконец, выруливает на непринужденную колею, но Вероника так рассмеялась, что на нас стали оборачиваться люди из-за соседних столиков. Судя по их лицам, они считали, что рядом с Вероникой сидит незаурядный остряк.
— Солнышко, ты такой милый, — сказала Вероника, отсмеявшись и переводя дыхание. — О, ужас, кажется, у меня тушь потекла…
Она достала из сумочки зеркальце, платок и стала вытирать выступившие слёзы:
— Ну, солнышко, рассмешил, так рассмешил…
По правде говоря, я её не очень хорошо понимал: сама же заговорила об идеалах. Остаток трапезы я предпочитал помалкивать и слушать рассказ Вероники о том, как две недели назад они на факультете праздновали День славянской письменности: в одной из аудиторий у них прошло большое чаепитие с блинами.
Я был хорошим слушателем: кивал, говорил: «Здорово!», делал вид, будто впечатлён и нетривиально заинтересован, но меня занимало другое: что будет, когда мы выйдем из столовой.
— Значит, ты — сын Ильи Сергеевича? — когда с едой было покончено, Вероника приступила к самому вкусному для себя, и неудобоваримому для меня.
Она расслабленно склонила голову, оперев её на ладошку, — словно хотела разглядеть меня под каким-то новым углом. Но об отце мне хотелось говорить меньше всего. Гораздо приятней было смотреть на спонтанное знакомство, как на самостоятельное приключение двух симпатичных и интересных друг другу людей.
— Нет, я — дочь Аркадия Семёновича, — это была моя первая попытка сострить.
И она наполовину удалась: я несколько раз хмыкнул и даже коротко хохотнул. Но, к сожалению, недостаточно заразительно, чтобы Вероника разделила мое веселье. Наоборот: она посмотрела на меня с подозрением:
— Ты что — стесняешься своего отца?
— Нет, — я смутился. — С чего ты взяла?
—
Веронике почему-то захотелось поведать мне о том, какой у меня замечательный отец. И не просто поведать, а так, чтобы я ни о чём таком не догадывался: какой Илья Сергеевич демократичный, какие у него замечательные лекции, и с каким пониманием он подходит к разным жизненным ситуациям (например, беременным студенткам на экзамене сразу ставит пятёрку). Я поддался и по ходу рассказа один раз даже произнёс вожделенное для Вероники: «Надо же!» Но в какой-то момент меня стало подташнивать.
— Я его сын от первого брака.
Сказал — и сам испугался. Мне показалось, что я предал родителей. Особенно отца.
Вероника охнула и испуганно прикрыла рот ладошкой. Потом стремительно перегнулась через стол и погладила меня по руке:
— Прости, солнышко, прости! Я не знала…
— Ерунда, — великодушно пробормотал я, — ничего страшного.
На улице я попросил Веронику показать мне — как без пяти минут студенту — университет.
— Где тут что, понимаешь?
— Готовишься к студенческой жизни? — она одобрительно покивала. — Молодец, солнышко, правильно.
Идея выступить в роли моего гида пришлась ей по душе: она важно наморщила нос.
— Но только недолго, хорошо?
— Хорошо.
— Я столовые не люблю, — объяснила она, — но тут в читалку надо идти, пришлось заскочить перекусить.
— Сессия? — спросил я понимающе.
— Она самая. Тебе это ещё предстоит. Два экзамена осталось, и каких!.. — Вероника закатила глаза, показывая сложность предстоящих испытаний. — Столько всего повторить надо.… Ну, ладно, не могу же я бросить тебя и не познакомить с университетом?
Я тоже так считал.
— Тогда начнём с первого корпуса.
Мы обошли университетский квартал. Вероника рассказывала про расположение факультетов, про библиотеку и читальный зал, а заодно просвещала насчёт буфетов: в каком здании и на каком этаже в буфете нормальная еда, а куда лучше не ходить.
Я слушал, делая вид, что мотаю эти ценные сведения на ус. И меня опять унесло вперёд: в какой-то момент показалось, что через какой-то месяц-другой мне и впрямь предстоит стать обитателем одного из учебных корпусов и завсегдатаем университетских буфетов. Из-за этого наша экскурсия всё больше походила на воспоминание.
Круг — или точней, квадрат, — замкнулся у главного корпуса, не имевшего отдельного номера. На всё-провсё ушло минут пятнадцать-двадцать.
— Вот, — Вероника пожала плечами и слега развела руками. — Это наш университет.
Я кашлянул.
— Спасибо. Очень интересно.
— Тебе, правда, понравилось?
— Конечно. Ещё бы.
— Я рада. Ну, что, солнышко, тогда расстаёмся? Приятно было с тобой пообщаться.
Я посмотрел в сторону.
Университет находился на самом верху наклонной плоскости, и здесь, сразу за дорогой начинался спуск на другую сторону — по широкой, отделанной красным гранитом, лестнице в Центральный парк.