Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Нет, не так, — она снова отстранилась, — надо смотреть в глаза. Вот так. Давай!
Я вдохнул побольше воздуха и, не сводя взгляда с Вероникиных глаз, снова произнёс:
«Так вот он ты какой, цветочек аленький!». На мгновение она крепко сжала мою руку. Потом снова положила голову мне на плечо и оценила:
— В первый раз было лучше.
— Первый раз всегда лучше, — я попытался оправдаться.
— Не в этом дело, — не согласилась Вероника. — Просто в первый раз ты сам захотел произнести эту фразу, а потом уже говорил по моей просьбе, а это не то. Знаешь, как актёр, который горит ролью, сливается с ней, и который просто играет.
—
— Мне кажется, репетициями такого не добьёшься.
— А чем?
— Чем?.. Ну хотя бы… Слушай, о чём мы говорим? Какой-то бред!
— Почему бред?
— Бред, конечно. Ты, кстати, заметил, что с тобой я тоже становлюсь странной? Ты на меня дурно влияешь!
— А, по-моему, мы оба нормальные.
— Как сказать, солнышко, разве это нормальный разговор? «Так произнёс», «не так произнёс»… Кстати, можно тебя ещё кое о чём попросить?
— Давай.
— Ты мог бы… не пялиться?
Сразу стало жарко:
— Я не…
— Ну да: ты не пялишься, ты только косишься.
— Прости, я не…
— Ладно, ладно, — Вероника игриво прикрыла мне рот ладошкой. И неожиданно спросила: — Хочешь посмотреть?
Я подумал, что ослышался.
— Хочешь?
Я сглотнул сухую слюну и кивнул. Она оттянула вверх зелёной кофточки. Я наклонился, ощутил запах её кожи, и у меня закружилась голова.
Потом мы снова целовались — жадно и долго, наверное, полчаса.
— Солнышко, мы сходим с ума!
Чуть выше нас росли мелкие сосенки — группкой в небольшой воронке.
— Идём туда, — сказал я и подумал: она, конечно, откажется, любая из моих одноклассниц отказалась бы. Но Вероника, когда я протянул ей руку, несколько секунд вглядывалась в моё лицо, и, не выпуская моей руки, пошла, не произнося ни слова.
На лицо ложилась паутина. Земля под сосенками была усыпана сухими иголками цвета потускневшей меди. Я снял рубашку и постелил.
— Мы сходим с ума, — повторила Вероника. — Нас могут увидеть.
Мне много раз представлялась эта сцена — при разных обстоятельствах, с разными подругами. Независимо от места действия, будь то обычная спальня, туристическая палатка или пустынный пляж, я всегда был главным — действующим ловко и уверенно, а мои любовницы страстно, покорно и чутко отзывались на мои прикосновения. Но сейчас в голове шумело, я до конца не верил, что это может произойти и боялся, что всё ещё может сорваться. У меня подрагивали руки, когда я расстегивал Вероникин лифчик, и когда пришёл момент частично раздеться самому, застеснялся и на несколько мгновений оцепенел. В голове стучало: «Вот оно! Вот оно! Вот оно!».
Вероникина голова лежала на медных сосновых иголках. Она закрыла глаза и слегка приоткрыла рот. Я тоже попробовал закрыть глаза, но почти сразу же вновь их открыл. В темноте удовольствия не прибавилось, зато появилось опасение, что нас застанут врасплох: в какой-то момент появилось ощущение, что кто-то смотрит на нас сверху, воспарив над верхушками деревьев — с высоты десяти, а, может, и ста метров.
Когда всё закончилось, она попросила меня отвернуться. Я выбрался из-под сосенок, сел на пригорок и закурил, немного ошеломлённо разглядывая верхушки деревьев, крышу университета и пруд, по которому скользили несколько лодок. Время клонилось к обеду, но солнца по-прежнему не было, и мне показалось — уже наступил вечер.
Проникновение в будущее странным образом оказалось путешествием в прошлое — в дикую первобытную эру, к началу времён. Всего на несколько мгновений, но с несомненной достоверностью
Послышался шорох раздвигаемых ветвей: Вероника тоже вынырнула из-под сосенок. Она, молча, села рядом и положила голову мне на плечо. Я попытался ещё раз потрогать её грудь, чтобы лучше запомнить, какая она классная, но Вероника отстранила мою руку:
— Всё, солнышко, ведём себя хорошо.
— Хорошо, — согласился я.
— Идём отсюда?
— Идём.
Ещё минут пять мы отряхивали друг друга от сосновых иголок, а потом двинулись в сторону парашютной вышки. Иногда Вероника уходила на десяток шагов вперёд и оборачивалась, чтобы известить о сиюминутном переживании:
— С ума сойти! До такого я ещё не доходила!
Чуть позже:
— Вот так зашла перекусить!
Я смотрел на мелькающую среди деревьев розовую кофточку и предавался новому для себя чувству — оно повторялось потом и с другими женщинами, но слабей, а иногда почти не повторялось: что теперь я знаю о Веронике нечто тайное и особенное — то, какая она на самом деле, и что мы теперь с ней не просто знакомые.
— Это вышка, — сказал я, словно сооружение нуждалось в моём представлении.
— Ты действительно на неё полезешь?
— Если ты не хочешь…
— Нет, почему?.. Посмотри, на мне ничего нет? — Вероника повернулась ко мне спиной.
Я убрал несколько сосновых иголок из её волос и одну с плеча.
— Подождёшь?
— Куда я денусь…
Вышка была квадратной в основании, сваренной из труб и состоящей из секций в виде трапеций. Наверх вела металлическая лестница — на двух нижних секциях ее пролёты были срезаны, чтобы остановить страждущих лазить. Но на вышку всё равно лазили.
Я потрогал трубу и посмотрел на ладонь — на пальцах остался легкий след ржавчины.
— Я быстро.
По диагональной перекладине я взобрался на верх первой секции и оттуда помахал Веронике рукой. Она улыбнулась:
— Осторожней, не поскользнись.
По правде говоря, мое желание залезть на вышку не было ни спонтанным, ни даже оригинальным — мне подал пример Ромка Ваничкин. Всё свободное время у Ромки теперь уходило на добычу и перепродажу дефицитных вещей — от джинсов и кроссовок до редких монет и валюты (он первый показал мне, как выглядят американские доллары и западногерманские марки). За это могли и посадить, или, по меньшей мере, устроить крупные неприятности, но у Ваничкина был план, заставлявший его плевать на опасность: он решил заработать кучу денег и жениться на бывшей математичке. Иногда им овладевали тревожные сомнения: а вдруг Иветта выйдет замуж ещё до того, как он разбогатеет? После памятных событий наша дружба с Ромкой не то, чтобы возобновилась: мы по-прежнему мало общались в повседневной жизни, но я оказался единственным, с кем он мог поговорить о своей любви. Время от времени Ваничкин звонил мне и предлагал прогуляться. Мы ехали к дому математички, чтобы из глубины двора наблюдать за её окнами, или просто шлялись по городу, строя планы, как предотвратить досрочное Иветтино замужество (в основном планы сводились к тому, что нам нужно быстрее взрослеть). Однажды нас занесло в Центральный парк, и Ромка, чтобы выразить свою страсть, забрался на вышку и написал мелом: «Иветта, я тебя люблю!». Произошло это ещё в начале весны, и тогда я подумал, что, когда влюблюсь, сделаю так же.