Семь незнакомых слов
Шрифт:
Может быть, отдельные главы показались вам затянуты (какие?).
Буду весьма признателен!
2.01. Тайный план
Когда исчезает жизненная цель, события, происходящие рядом, неизбежно вырастают в размере — от них начинаешь зависеть намного сильнее, чем раньше. В какой-то момент возникает подозрение, что в своей собственной судьбе ты, скорей, зритель, чем участник, или, что ещё хуже, ты — только эстафетная палочка, передаваемая от обстоятельства обстоятельству, от случая случаю. Даже призрак новой цели в таком положении воспринимается, как спасательный круг, за который спешишь ухватиться. А если её достижение требует смены места и образа действий — тем лучше.
В середине июля — вскоре после окончания третьего курса — я забрал документы из нашего университета и отправился в Москву, чтобы попытаться
О запасном, придуманном на всякий случай (с отчаянной надеждой, что он не пригодится), я рассказал родителям: попробовать перевестись на исторический факультет МГУ или Московского пединститута, поскольку в нашем университете образование приобрело отчётливое антирусское направление. Главное же — что делать с дипломом историка в нашем городе по окончании университета (если не рассматривать поприще школьного учителя с нищенской зарплатой) уже сейчас абсолютно непонятно. А в Москве историки, возможно, ещё понадобятся. Родители не обрадовались, но на этот раз не стали возражать — с моих школьных времён многое сильно изменилось. Отец даже выразил надежду, что мне удастся закрепиться в Москве основательно — после окончания вуза найти хорошую работу, завести семью и как-то решить вопрос с жильём.
О безумном плане — поступить в театральное училище и стать профессиональным артистом — не знал никто. Решение родилось спонтанно и пока не утратило новизны — восторг от собственной дерзости всё ещё кружил мне голову. В сложившихся обстоятельствах новая жизненная траектория выглядела единственно правильной — стоящей приложения максимальных сил и перенесения лишений.
Всю дорогу до Москвы в голове вертелась песенка, с недавних пор популярная в наших студенческих кругах, — её исполняли с весёлым отчаянием и бравадой:
Я чудесный этого город
Знаю чуть не наизусть.
Дай судьба мне поезд скорый,
И сюда я не вернусь…[1]
Покидать родной город навсегда я не собирался, но, вероятно, из-за этой песенки предпочёл наземное передвижение, а не самолёт. Мне хотелось, чтобы поездка хоть немного походила на путешествие. К тому же я ещё никогда не отправлялся в Москву по воздуху, и плохо представлял, как добираться из аэропорта.
Одним из событий, подтолкнувшим меня к обретению новой цели, стала внезапная женитьба Шумского и Сухановой. Ольга забеременела, и Васе, как джентльмену, пришлось срочно делать предложение. Он так и так собирался жениться на нашей рыжей однокласснице, но намного позже — года через три-четыре. Вася изо всех сил изображал счастье вперемешку с суровой ответственностью, однако всё равно походил на человека, прекрасно осознающего, что его жизнь кончилась, и началось дожитие.
На четвёртом месяце беременность прервалась. К тому времени Шум уже прочно осел в квартире Сухановых: не доучившись курс, перевёлся на заочное отделение и, как и полагается женатому человеку, весь устремился в добывание денег. Он и у собственных родителей не особо мог сидеть на шее, а у Ольгиных тем более. Шум-2 была единственным ребёнком в семье, её отец в советские времена работал строительным начальником среднего уровня, а в новых экономических условиях создал свою строительно-ремонтную фирму. Шумскому предстояло доказать, что в перспективе он сможет содержать жену не хуже, чем она привыкла, и с этой целью освоить комплекс строительных профессий — научиться класть плитку, паркет и ламинат, штукатурить и красить, устанавливать сантехнику и разбираться в тонкостях электропроводки — чтобы через год-другой занять должность бригадира и со временем стать правой рукой тестя. В целом, для него всё сложилось к лучшему: в родительском доме он делил комнату с братом и сестрой, спал на раскладушке, за стеной жила семья старшего брата с плачущим по ночам грудным ребёнком. Всё это само по себе не добавляло в его повседневность комфорта, а о том, чтобы уединиться для поэзии, не было и речи. Вдвоём с Ольгой ему, понятное дело, было намного уютней и счастливей.
За ближайших друзей, таким образом, можно было только порадоваться. Но неожиданно их бракосочетание произвело в моей голове устрашающую картинку: я вдруг увидел себя одиноким стариком, вовремя не женившимся и не заметившим, как пролетела жизнь: он доживает свой век в родительской квартире и рассказывает кому ни попадя о том, как тут всё обстояло пятьдесят-шестьдесят лет назад. Видение преследовало меня недели три, да и потом нет-нет да всплывало.
В конце мая мы расстались
Выходя из автомобиля, Наталья — словно начиная раздеваться — распускала свои роскошные волосы, и с полчаса мы бродили по свадебно-сказочному пространству, переходили из ряда в ряд, стараясь не касаться веток, и фантазировали, что волшебным садам нет конца и края. Всё заканчивалось любовью на прихваченном с собой пледе.
Однажды, когда мы возвращались к «жигулёнку», я вдруг обратил внимание на то, как Наталья на ходу привычно перетягивает волосы резинкой. В этом простом действии внезапно увиделась будущая повседневность: года через два-три я не поеду ни в какую Москву, а она не поедет ни в какую Европу — у обоих найдутся веские житейские причины, которые накрепко привяжут нас к местным реалиям. Мы дозреем до вывода «от добра добра не ищут», и решение, что нам следует пожениться, станет естественным и логичным. А затем много лет я каждый день буду видеть, как моя жена производит манипуляции с причёской — вот так же привычно и буднично. Предположение несло в себе горечь отказа от больших жизненных планов — капитуляцию перед обстоятельствами и согласие на обыденную судьбу. И в то же время ощущалось, как взрослое, а потому — правильное, неотвратимое и, вероятно, лучшее из всех жизненных вариантов.
Однако где-то в музыкальном мире нашего города обитал пианист — не только талантливый и красивый, но и двадцатишестилетний. Взрослый мужчина с ангажементом в филармонии, регулярными гастролями и женой. В него моя временная подруга пламенно влюбилась за год до нашего знакомства: один его вид разгонял её пульс до бешеной скорости, и только наличие жены останавливало её от действий по сближению с предметом страсти. Теперь пианист находился в нервном состоянии развода, и Наталья решила попытать счастья. Для этого, в свою очередь, требовалось поставить перед фактом меня. Когда я, как обычно, дождался её после занятий у здания консерватории, она, взяв меня под руку, сообщила: сегодня — последний раз. А после (очевидно, для того, чтобы подбодрить меня) поведала: это был наш лучший секс.
Последний сеанс любви сильно смягчил боль от разрыва — боли как таковой не было. Я ощущал себя уязвлённым, но тому месту души, которое условно следовало бы назвать раной, вряд ли подошло бы определение «кровоточащая» — к чувству лирического сожаления о том, что ещё один светлый момент жизни остался позади, не примешивались ни ревность, ни досада. Наталья жила на другом конце города — на этот раз я не стал провожать её до дома. Мы вместе доехали до площади Победы, недавно переименованную в площадь Национального единства, я посадил — уже бывшую — подругу на нужный троллейбус и ещё немного бродил по центральным улочкам. Напоследок мы дружески обнялись, и я пожелал ей удачи с пианистом. Видимо, её дела на любовном фронте развивались, как надо: она не звонила и не пришла ни на первый спектакль в нашем студенческом театре, ни на второй.
В театре, между тем, случилось неизбежное, хотя и нежелательное: осилив в авантюрном режиме целых два спектакля, труппа распалась. По традиции после премьеры в складчину устраивался фуршет — прямо на сцене. И вот, когда мы с чувством выполненного, несмотря на все превратности, долга праздновали свой скромный успех (зрителей, состоявших в основном из друзей и знакомых, пришло ещё меньше, чем в прошлые годы) сразу несколько человек признались, что в следующем сезоне не смогу посещать репетиции. Фраза «Так театр не делают», сказанная кем-то, констатировала очевидное и могла быть произнесена чуть ли не каждым. Это была ещё одна потеря, требующая привыкания к возникшей пустоте.