Семь пар железных ботинок
Шрифт:
— Раненый, что ли?.. Кто тебя пуганул?
Спрашивая, он не счел нужным понизить голос, и на него сейчас же зашикали.
— Тс-с... Тише... Слушай!..
Подчинившись общему настроению, Киприан постоял молча, ничего не услышал и рассердился.
— Чего слушать-то? Как в Томске на балалайке играют или как тобольские попы заутреню служат?
— Молчи, Киприан Иванович... Дело серьезное...
— Пресвятая богородица, никак опять?!
— Свят, свят!..
Тут Киприан сам услышал звон колокола, странный и потому страшный. Отдельные удары (если можно было назвать ударами переходивший
Киприан был подготовлен к тушению пожара, к далекой поездке по следам лихого человека, к встрече с голодным медведем-шатуном. И то, и другое, и третье сулило хлопоты и опасности, но в то же время не таило в себе ничего загадочного: во всех трех случаях было ясно, что следовало делать. Здесь же прямой опасности не было, но было нечто подавлявшее своей необычностью. Кладбищенский звон не поддавался разумному объяснению, и поэтому было непонятно, как надлежало действовать и надлежало ли действовать вообще. Недоумение порождало чувство беспомощности, от сознания беспомощности недалеко было до страха...
Нечто подобное, по-видимому, испытывал и стоявший рядом с Киприаном молодой охотник Григорий Ерпан. Опыт опасных скитаний по таежным дебрям был бессилен так же, как опыт солдата. То, что один держал в руках лопату, другой — новое ружье, только подчеркивало нелепость положения.
Когда что-нибудь не находит ни одного разумного объяснения, появляется множество вздорных. За такими дело не стало. Поставкой их занялись всеведущие старухи.
— Непетые мертвяки предания земле требуют,— определила одна.
— Нечистый лютует... Пожарище да кладбище — самое для него житье.
— Быть худу! Мертвые живых зовут: огневица, а то и черная болезнь снова придет...
Упоминание о тифе и оспе, часто навещавших Горелый погост, подействовало на всех удручающе: многие закрестились. Нашелся, однако, человек, которого даже такая напасть не устраивала, человек, возмечтавший о бедствии тотальном. То был начетчик и уставщик «раззяв» Лаврентий Перхатов.
— Нечистый на святое место, где алтарь был, не придет...— сказал он.— Знамение свыше дается: пред концом мира от господа бога упреждение...
— Мало ему больших городов, что он наш погост упреждать начал да колокола для такого дела получше не выбрал?
Высказав столь резонное соображение, Григорий Ерпан сердито сплюнул.
Сейчас же, словно в ответ на нечестивую реплику, колокол задребезжал снова и так беспорядочно и нелепо, что многих охватил суеверный ужас. Кое-кто стал расходиться по дворам.
В этот критический момент, когда, казалось, ничто уже не могло опровергнуть совершавшегося воочию чуда, из дьяконовского дома вышел Петр Федорович и, подойдя к Киприану Ивановичу и Ерпану, осведомился у них о причине ночного переполоха. Ерпан вкратце объяснил суть происшествия, закончив свой рассказ сердитым намеком на несуразность положения.
— Стоим теперь и ушами хлопаем...
— Вы об этом что думаете, Киприан Иванович? —спросил Петр Федорович.
Вопрос был обращен прямо к нему, но Киприан Иванович уклонился от ответа.
— Ничего не думаю. Всему делу самовидец
Изотов, которому успели вынести шапку, от разговора не уклонился. Успокоившись, он обстоятельно рассказал, как, проезжая мимо кладбища, слышал звон в каких-нибудь десяти саженях от себя, и что готов побожиться как угодно, что под звонницей никого не было.
— А веревка от колокола? — поинтересовался Петр Федорович.
Мужики переглянулись. Гипноз таинственности, овладевший всеми, был настолько силен, что о такой простой мелочи, как веревка, позабыли, хотя она мозолила всем глаза не один десяток лет да и веревкой именовалась условно, по своему деловому назначению. На самом деле это был довольно толстый, скрученный из нескольких прядей пеньковый канат, к тому же потрепанный многими непогодами. Расчесавшийся его конец для того, чтобы он не распускался выше, был завязан рыхлым узлом мало не в кулак величиной. В полнолуние, на открытом месте, его, несомненно, можно было разглядеть за добрых тридцать саженей. Больше всех вопрос о веревке удивил самого Порфирия.
— Веревка?—озадаченно переспросил он.
— Веревки чего-то я не заметил или запамятовал... Не помню, чтоб веревку видел, а так чего-то в глазах маячило. Вроде тень какая-то прыгала, то темная, то прозрачная... Скелет не скелет, а не поймешь, что мельтешило...
При страшном слове «скелет» иные снова закрестились, но разговор о веревке давал повод для догадок менее мрачных, чем прежние.
— Может, озорство чье?.. Привязал кто к веревке бечеву да издали дергает?
Первым начисто отверг мысль об озорстве Киприан Иванович.
— Нет у нас таких озорников,— решительно сказал он.— Тайга такого не любит. Кому, опять же, придет в голову на морозе всю ночь промеж крестов сидеть?.. Пожалуй, Гришка Ерпан, когда молодой был, этак мог бы... Так теперь он здесь с нами стоит.
— Да, баловался когда-то...— усмехнулся Ерпан.— Только такого беспокойства людям никогда не чинил.
— Однако ж, что в воздухе, кроме веревки, «мельтешить» могло?— снова спросил Петр Федорович.
Вопрос остался без ответа, потому что снова начался звон, то отрывистый и громкий, то верезжащий, будто язык не ударял, а скользил по бронзовому телу колокола. И тут у Киприана зародилась странная мысль, перешедшая в уверенность: такой звон не мог быть делом человека... Если он и казался страшным, то именно своей нечеловеческой и поэтому совершенно непостижимой бессмысленностью. Свою догадку Киприан облек в загадочную форму.
— В веревке вся суть и есть: не человеческая рука ее держит...
— Вы так думаете, Киприан Иванович? — быстро сказал Петр Федорович и предложил:
— Нужно пойти посмотреть. Тут, кажется, недалеко?
Сказано это было просто, обычным тоном, словно речь шла не о ночном посещении кладбища, а о прогулке. Но в то же время все поняли: если никто не согласится, пригласивший обязательно пойдет один.
Луна светила достаточно ярко, и Киприан хорошо видел не только худощавую, немного сутулую фигуру Петра Федоровича, но и его серьезное бледное лицо. И еще заметил: короткое потертое городское пальто с бархатным воротником и тонкие шерстяные перчатки, мало подходившие для прогулок по зимней тайге.