Семь пар железных ботинок
Шрифт:
Очень нам корабль понравился. На что художник привередлив был (свои рисунки и то по десять раз переделывал!) и тот головой кивнул: получилось, мол...
Хозяин спрашивает:
— Можно корабль к плите привинчивать?
— Понятное дело...
— Только я должен вас предупредить, что в окончательном виде в изделии не хватает около восьмисот граммов.
Всякому известно, что при горячей обработке от большого жара каждый металл — будь то железо или золото — обязательно в весе убывает. Такой «угар» и купец и мастер наперед предвидели, но определить его заранее с точностью, конечно, было немыслимо. Между тем купец по своей амбиции требовал, чтобы в окончательной отделке корабль весил ровно столько, сколько
— Добавить надобно.
Добавить золота, конечно, было нетрудно: просверлить корпус и увеличить загрузку трюма. Так предложил мастер. Но был и другой способ... И дернула же меня нелегкая выскочить со своим советом!
— Корабль-то пустой вовсе, нельзя ли на нем штурвальное колесо поставить, а при колесе рулевого и вахтенного начальника?
Художник даже руками на меня замахал и начал шуметь, что такая выдумка весь корабль погубит, но купец и помощник сразу на мою сторону стали.
— Ладно,— говорит художник,— я попробую. Давайте мне воска. Только заранее говорю, что ни черта не выйдет...
Принесли воск. Начал он из него что-то лепить. Лепит, а сам на меня оглядывается и кулак показывает. Ушел я, чтобы его не расстраивать. Вернулся часа через три и совсем другую картину застал. Стоит он лепит, но так увлекся, что ничего не видит и не слышит.
Осмелел я, подобрался к нему чуть не вплотную и... ноги у меня к месту приросли. Стоит перед ним на столе штурвальное колесо махонькое, у колеса статуй — рулевой, значит. Одной рукой штурвал держит, другую козырьком к бровям прижал — вдаль смотрит. А по правую руку от него другой статуй. Вгляделся я в него, и сердце в груди трепыхнулось: изобразил он в том статуе не кого-нибудь, а Золотого капитана нашего Павла Павловича Ивлева. И как сумел он это сделать — уму непостижимо! Весь статуй в мой перст — не больше, но подобие полное: и осанка сутулая, и фигура коренастая, и борода кудрявая, и китель и фуражка на нем — все сразу угадаешь. Да что борода и фуражка — выражение лица понять можно — видно, невеселую думу капитан думает, но силен он духом и разумом и характером грозен.
Очень хотелось мне в ту пору похвалить художника, да не посмел я: не след человека перебивать, когда он работой до самозабвения увлекся.
5.
Трудно сказать, сколько усердия в наш Золотой корабль вложено было, но капитанской вдове от драгоценного подарка проку не вышло. Мне о том помощник капитана рассказывал. Поехали они вместе с купцом в город Елец ей корабль вручать и едва в загородной слободе домишко, где она проживала, нашли. Застали ее в великой бедности, непричесанную, неприбранную, постаревшую. Поначалу она даже дверь открывать не хотела: думала, заявился кто-нибудь петербургские долги с нее взыскивать. Только когда купец через малую щелку в сенях ей мужние документы и деньги просунул, она засов отодвинула.
Хотя и была она по-страшному перед мужем виновата, но бог ей судья! Столько горя вытерпела, что иной не пережил бы. Подлая на ее долю судьба выпала: в молодых, еще неразумных девичьих годах вознесла высоко, а потом, не дав настоящего счастья, ровно вредную тварь, в гнилое болото бросила.
Помощник капитана дознался после, как дело было. Покуда мы до Гамбурга добирались, а потом Золотой корабль со стапеля спускали, весть о крушении «Марии» и гибели капитана до Петербурга докатилась. Но капитанская вдова ее из четвертых рук узнала — от своих кредиторов, которые приехали с нее долги получать. Пока капитан был жив, они не торопились (им за то большие проценты шли), а после смерти его слетелись, как вороны на падаль. Описали и распродали с торгов все, что продать можно было: и мужевы памятные подарки,
Бедность — горе, бесславие — вдвое. Газеты столичные поместили о гибели «Марии» статьи самые короткие, но в этих статьях все как есть переиначили. Будто в том, что корабль на банку налетел, виноват капитан и что по его нераспорядительности между пассажирами сумятица и паника возникли и, если б не великий князь да не чины его свиты, ни один бы человек не спасся... И объяснялось еще, что капитан утопился оттого, что хотел от справедливого суда уйти и напоследок на свою душу грех богохульства принял.
Кинулась вдова к попам, чтобы панихиду и предание земле отслужить, ни один даже дверей перед ней не открыл!
Втащил купец с помощником ящик с золотым кораблем в домишко, там его и поставить-то некуда. Примостили на двух табуретках, сами на кухонную скамью сели и стали капитаншу разговором успокаивать. И верно: поплакала она, затем маленько утихла, даже пожаловалась на то, что ей дорогих гостей попотчевать нечем. Но когда до самого главного — до подарка — дошло, беда стряслась.
Хотя вдову предупредили заранее о том, что в ящике находится, поражена она была блеском Золотого корабля до чрезмерности. Однако, паря, от золотого блеска никто никогда не слеп... Но вот, когда взялась она подробности рассматривать, с ней случилось неладное: вскрикнула не своим голосом и на землю рухнула. Переложили ее на постель, водой голову намочили, но и то не скоро она в себя пришла. А пришла в память, заговорила несуразное.
— Спрячьте меня куда-нибудь, я его боюсь!
Поняли оба, что она в уме тронулась. И были тому виной моя выдумка насчет фигур и великое искусство художника! Пригрезилось ей, что Золотой капитан на нее смотрит и ей грозит...
— Закройте,— говорит,— сейчас же или с собой увезите: не могу я его взгляда выдержать!..
Пришлось им опять Золотой корабль в ящик прятать.
И ладно сделали, потому что такой дворцовый предмет при великой бедности капитанши никакого смысла не имел. Спохватились купец с помощником, что неправильно золотом распорядились, но поздно. И никак нельзя было той ошибки исправить, так как то решение не одни они выносили.
Оставил купец вдове сколько-то денег на домашнее обзаведение и на прожитие и по срочным своим делам в Сибирь укатил. Помощнику же капитана пришлось при ней несколько дней прожить, выждать время, пока она в полное сознание придет.
И верно, через неделю она образумилась и рассуждать стала по-иному и объявила своему гостю:
— Передумала я. Хотя смотреть на этот корабль мне нервы и совесть не позволяют, но только я его у себя оставлю... Я его схороню...
Понял помощник капитана ее слова так, что она Золотой корабль схоронить, то есть сохранить, сберечь собирается. Успокоился на том и тоже уехал.
А на поверку вышло, что не столковались они...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ЗОЛОТОЙ КОРАБЛЬ ИСЧЕЗАЕТ, ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ ВОЗНИКНУТЬ ВНОВЬ У БЕРЕГОВ НЬЮФАУНДЛЕНДА. В БИБЛИОТЕКЕ РАЗГОРАЕТСЯ ВЕЛИКИЙ СПОР, В РЕЗУЛЬТАТЕ КОТОРОГО ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПОДВИГИ ПОХОЖИ НА... МАМОНТОВ!
1.
— Собирался я после гибели Золотого нашего капитана навсегда морскую службу оставить, даже работу подходящую для себя в Питере сыскал, но только мои сухо-путные намерения очень скоро пухом разлетелись. И такая тоска по морю и по кораблям меня обуяла, что ни сна, ни покоя не стало. И хоть очень хорошо знал я, что того делать не следует, пошел я в торговый порт. Прихожу, а там большой пароходище Добровольного флота под погрузкой стоит. И на беду оказались в его команде старые мои друзья-приятели. Шумят мне: