Семь пар железных ботинок
Шрифт:
— Эй ты, соленый черт, почему в штатское вырядился?
Я на эту кличку не обижаюсь (привык к ней да и дали мне ее не в насмешку, а в похвалу за силу мою и скорую поворотливость). Спрашиваю их:
— Куда уходите?
— Уходим мы в большой каботаж до самого Кудыкина поля. Прикурим от Толбухина маяка, тотчас же вернемся и здесь стенку подпирать будем.
Сгреб я шутника в охапку и потряс маленько. Потом спрашиваю:
— Чего хочешь: живота или смерти? Ежели живота, отвечай, как у попа на духу: куда и когда уходите?
— Послезавтра идем мы в Ригу, там догружаться будем, потом — во Владивосток, а конец
От такого объяснения на меня сразу ветром с трех океанов подуло. А шутник этот меня подъедает:
— Только я тебе, черт соленый, еще самого главного не сказал...
— Чего?
— Того, что в нашем экипаже до полного состава двух матросов не хватает... Вон, видишь, капитан стоит и с боцманом гуторит. Пойди и спроси у них, если мне не веришь.
И поймал меня на удочку. Полетел к чертовой бабушке мой зарок никогда в море не ходить!..
Лет шесть проплавал я на том пароходе и, признаться, стал уже забывать о Золотом корабле, да однажды, когда снова в Питере я оказался, повстречал на Галерной улице художника, который тот корабль выдумал. Очень мы обрадовались— обнялись, расцеловались и, как водится по русскому обычаю, в трактир пошли, чтобы по всем правилам прошлое помянуть. Выпили первым делом за упокой души Золотого капитана Павла Павловича Ивлева, потом за здравие сибирского купца, помощника капитана, ну и о своем здравии, конечно, не забыли. Только когда я о Золотом корабле заговорил, художник нахмурился и рукой махнул.
— Был,— говорит — Золотой корабль, да не стало его
Удивился я.
— Он же у капитанши должен быть, она его сохранить обещалась...
— Знаю, что обещалась, но только не так вышло... Нет корабля, и понять невозможно, куда он делся!
И рассказал он мне историю вовсе непонятную и чудную.
Незадолго до нашей встречи ездил он нарочно в город Елец, затем, чтобы вдову-капитаншу найти и еще раз на свое произведение глянуть. Оказалось, живет она все в том же домишке, где ее купец и помощник капитана застали, и занимается только тем, что, как в девичьи свои времена, кружева плетет и, помимо того, кур разводит и на малые доходы от тех промыслов существует. Попробовал художник с ней о Золотом корабле заговорить, ничего не получилось. Пожала она плечами, потом в лицо ему посмеялась:
— Что капитанской женой была — это верно, но про какой-то Золотой корабль первый раз слышу, никакого корабля у меня не было и нет, и кто такую выдумку пустил — непонятно... И люди, которые вокруг меня живут, подтвердить могут, что с тех пор, как муж погиб, живу я на бедном мещанском положении, совсем одинокая и кормлюсь только тем, чем меня мои коклюшки и хохлушки прокормят.
И так она все это обстоятельно описала, что художника совсем с толку сбила. Говорит ему:
— Разве я стала бы так жить, если бы у меня золото было? Все мое хозяйственное обзаведение наружи.
И в самом деле: по двору полсотни кур ходит, в сенцах ларь с овсом пристроен, в горенке под окном весь инструмент кружевницы: барабан, соломой набитый, с натыканными булавками, сколки с узорами, коклюшки... Показала капитанша ему кружева своей работы.
— С этим товаром в Задонск на ярмарку поеду. Но если желаете купить для своей жены, могу уступить.
Художник не решился отказаться от покупки, и всучила
— Теперь вы сами убедились, что никакого золота у меня не имеется, и очень прошу вас по этому вопросу больше меня не беспокоить и никому ни о каком Золотом корабле не рассказывать, а то у нас здесь народ такой... Намедни у меня четырех куриц покрали, а из-за золота свободно зарезать могут, потому что я женщина одинокая и уже немолодая.
Обсудили мы с художником весь этот разговор и порешили, что Золотого корабля и впрямь не стало: либо скупая баба закопала его куда-нибудь на веки вечные, либо, хуже того, попам и монахам показала, и те у нее его выманили. И то ли потому, что выпили порядком, то ли за давностью времени не очень все это нас обеспокоило...
Не знал я тогда, что была это наша последняя встреча. Пошел в новое плавание дальнее, а когда вернулся, нашего художника в живых не застал: за три месяца от скоротечной чахотки помер. Потом слух о кончине сибирского купца-промышленника дошел... Судя по многим поступкам, полагал я, что он человек с совестью, а оказалось, что широк и добр он бывал, ежели в компании с вельможами и за границей хотел кому-нибудь пыль в глаза пустить, а у себя на приисках в Сибири его кровопойным зверем знали. И попал он под суд. Не за то, что рабочих в горах и тайге морил, а за то, что к царю в карман руку запустил — загреб золото, какое на кабинетских, то есть собственных царских, землях было добыто. В тюрьму его не посадили, но имущества всего лишили. После этого запил он и в большой мороз у дверей кабака околел... Ну, а помощник капитана нашего Золотого в русско-японскую войну в Маньчжурии боевую смерть принял... Так что из тех, кто Золотой корабль видел, один я остался...
2.
На этом месте Ванька Перекрестов вынудил автора прервать затянувшееся повествование старого матроса. Помня о данном обещании не мешать рассказчику, он долго его слушал, все чаще и чаще позевывая. Однако под конец зевнул так, что едва салазки не свернул, аж кость о кость заскрипела.
— Иль тебе слушать неинтересно? — с сердцем оборвал сам себя обиженный рассказчик.
— Вначале очень интересно было, а потом, ух ты, как скучно стало! — с жестокой откровенностью рубанул Ванька.— Все золото да золото, прямо как в книге про Робинзона... На кой прах о нем долго разговаривать? Да и корабль на поверку получился хотя и золотой, но вовсе игрушечный, в аршин длиной. Я, когда маленький был, сам из березы серебряные корабли делал, так они больше были и по воде плавать могли.
В доказательство своего пренебрежения к золоту как к кораблестроительному материалу Ванька еще раз зевнул.
Это, как ни странно, не обидело старика.
— Ишь ты, как гордо о золоте понимаешь! — не без уважения сказал он и тут же неожиданно спросил:— Про Летучего Голландца слышал что-нибудь?
— Кто он такой? — поинтересовался Ванька в надежде услышать что-то новое.
— Корабль это. Весь как есть черный. Даже паруса на нем черные.
Такое начало выглядело заманчиво, но, наученный опытом, Ванька, прежде чем поддаться любопытству, счел нужным усомниться.