Семь пар железных ботинок
Шрифт:
— Сказывают про него, что советского духу он вовсе не выносит. Дочь свою Таисию, кроме как в моленную да к своей старшей сестре — ее тетке, никуда не пускает.
Час от часу не легче! Будь он проклят, тот час, когда увидел адъютант Потапенко русые косы и ямочки на щеках!
Так нахмурился адъютант, что черные брови на переносице вовсе сошлись. Ваньке же и невдомек, что у его собеседника на сердце,— плохо еще разбирается в противоречиях, не понимает, чем грозит любовь к классово чуждому элементу.
Но
— А познакомиться вам, товарищ адъютант, можно. Напишите записочку, я ей в руки передам. От того, мол, командира, который мимо верхом скачет.
— А отец? —простонал Потапенко.
— Без отца обойдется! Может, он вовсе в стороне окажется...
— Как в стороне?
— Очень просто как. Взять и украсть ее...
— Что украсть? — не понял сначала убитый горем адъютант.
— Таисию! Наши погостовокие парни ужас сколько девчат из Нелюдного повыкрали... По доброму согласию, понятно... Посадят на телегу и — прямо к попу... У нас на полковой конюшне коней, что ли, не стало? Парную фурманку запрячь, а еще лучше закрытую санитарную двуколку... А вместо попа — в загс! Ежели этак обделать, чуждый элемент ни при чем останется и сам от дочери отречется.
Употребленное Ванькой слово «украсть» покоробило бывшего студента-юриста, но было в смелом и простодушном Ванькином предложении (если исключить использование санитарного транспорта) нечто романтическое, а потому и привлекательное. В конце концов исход дела решался согласием невесты. А остальное... Как ни запугивал себя влюбленный адъютант родством с нежелательным элементом, а не запугал: написал-таки по Ванькиному совету записку!
В свою очередь и Ванька, увлекшийся делом, проявил ловкость неимоверную. Сумел сунуть письмецо в руки адресатке в ту минуту, когда она выходила из моленной. И не только сунул, но еще и шепнул на ухо: «От командира, который мимо окон ездит».
И что же? Записка не выпала из рук купеческой дочери! В тот же день и ответ приспел.
— «Товарищ командир! Не смущайте моего бедного сердца. Тося».
Прочитав его полсотни раз подряд, Потапенко сообразил, что бедное сердце порядком смущено и что его следует успокоить... новым письмом.
По три, по четыре раза в день пришлось Ваньке бегать к условленному тайнику. Зато на третий день переписки адъютант Потапенко был обрадован внушительным по толщине письмом, начинавшимся словами:
— «Товарищ командир! То, что предлагаете Вы, кажется мне невозможным. Я рождена не для счастья...»
Слова «кажется мне», как понимает читатель, несколько противоречили утверждению о «невозможности». К тому же в конце письма корреспондентка в самой краткой форме давала понять, как представляет она себе счастье:
— «Ужасно мечтаю видеть вокруг себя живых людей, учиться, читать и, по возможности, счастья — попасть в общество живых людей, учится, читать, и, по возможности, стать артисткой!»
Добиться такого счастья — попасть в общество живых людей, а, тем более, посвятить себя артистической деятельности, разумеется, можно было только удрав из дома...
Прочитав
— А что ежели... в гардероб ее нарядить? — неуверенно предложил Ванька.
При одной мысли о каком-то гардеробе (возможно, он вспомнил о военкомовской мебели) адъютант Потапенко пришел в ужас.
— Какой еще гардероб? И откуда ты его возьмешь?
— Я про свой гардероб говорю, в какой наряжаюсь, когда девчат представляю.
Поняв, что Ванька предлагает вариант с переодеванием, Потапенко облегченно вздохнул. Ванькин гардероб действительно со счета скидывать не следовало, но из дальнейшего обсуждения сразу выяснилось, что, облачившись в него, похищаемая невеста как была, так и останется девушкой, которую не так-то легко не заметить. Больше того, цветастые платки и платья придали бы ей совершенно неуместную сценическую внешность.
Вариант с переодеванием явно требовал доработки. Ванька поскоблил затылок, и лицо его сразу озарилось веселой и хитрой улыбкой.
— Ух ты, как все здорово устроить можно! — воскликнул он.
— Говори!
— Так здорово!.. Только боюсь, вы не согласитесь...
Адъютант Потапенко был готов на все, точнее, почти на все. Втайне от Ваньки он начинал подумывать о возвращении к самому шумному варианту увоза с помощью санитарной двуколки.
— Да говори же наконец!
— Вовсе мне с ней одеждой поменяться! Я в ее одежду оденусь, она — в мою.
— В форму?!
— Ага!
Осмотрев новое Ванькино обмундирование, адъютант сразу оценил конструктивные достоинства нового предложения.
— Это выход!.. Так и сделаем... Только... косы! Куда она денет свои косы?
— А ножницы на что? Чик-чик, и готово!
— Ни за что в жизни!— простонал адъютант.— Косы — это... Ни одного сантиметра не отдам, об этом и говорить нечего!!!
Непомерная жадность влюбленного грозила если не испортить, то осложнить замысел. Вопреки пословице, приписывающей косам способность «находить на камень», в данном случае сами косы становились камнем преткновения.
Ванька понял, что спорить бесполезно, и только неодобрительно покачал головой.
— Из-за этих кос ей, Таисии, ух как попреть придется! — предупредил он.
— Почему?
— Шлем зимний опущенный надевать ей надо будет, опять же шинель накидывать, под ворот гимнастерки косы-то не полезут...
— Пусть шлем, пусть шинель, но косы должны быть целы! Я сам напишу ей об этом, и... она согласится!
Примерно в таком же духе были разработаны и остальные детали плана. С некоторым риском местом временного укрытия беглянки была намечена библиотека. За ее шкафами, стеллажами и сундуками, по авторитетному мнению Ваньки, можно было спрятать мамонта. Что касается завбиба, то адъютант Потапенко имел основание рассчитывать на его дружбу и романтический характер.