Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Гримберг Фаина Ионтелевна

Эти самые последние приготовления были совершенно поспешными. Ревность, радость, восторг выражались в лицах и движениях жрецов. Отверстие в костре было закрыто двумя толстыми брёвнами. Перед этими брёвнами уложили несколько вязанок тонких дров, крепко увязанных; затем весь костёр быстро обложили конопляной соломой... Теперь бедная моя мать заперта была так крепко, что, имей она силу дикого зверя, и тогда не смогла бы она убежать, если бы захотела избавиться от мук.

Жрец, вставший у восточной стороны костра, произносил голосом громким и звонким пламенные молитвы и увещания, на которые отвечал из глубины костра голос моей матери, повторяющий последние благословения. Мне сделалось страшно до предельной степени страха. Я чувствовал, что сейчас брошусь вперёд и размечу

поленья и освобожу мою мать...

Я понимал, что мужество покинуло её. Голос её, едва доносившийся, сделался страшен, звучал хрипло. Это был страшный гробовой крик, такой гробовой, такой хриплый и страшный... Должно быть, только теперь она почувствовала всем своим существом ужас и отчаяние, какие обычно чувствуются перед смертью.

Но самое страшное предстояло совершить именно мне. Я должен был зажечь погребальный костёр отца и матери! И вот я смочил клок хлопчатой ткани в масле, зажёг его на священном огне в сосуде, опустился на колени и прошептал короткую молитву. Затем я протянул руку и положил зажжённый фитиль к северному углу костра, под самые ноги отца и матери. В глазах у меня помутилось, я едва удерживался на ногах. Два жреца поддерживали меня, ободряли словами молитв и направляли мою дрожащую руку.

Во мгновение ока жрецы, схватив горящие клоки хлопчатой ткани, бросились к костру. Тотчас костёр запылал. Возникла огромная скатерть огней, блестящих и шумевших, подобно бурному морю.

Жрецы, зажигавшие костёр, исполнив свою обязанность, поспешно отбежали подальше. Я знал, почему они это сделали. Полагалось дурною приметой услышать последние крики несчастной вдовы. От костра шёл страшный жар. Зажигавших костёр жрецов и меня вместе с ними поливали несколько раз водой из кувшинов.

При виде вспыхнувшего костра поднялся страшный шум. Все кричали, причитали, били в ладони.

Кровля костра и мелкие поленья скоро сгорели. Остов погребальной постройки был объят пламенем. Если бы возможно было приблизиться, сделались бы видны два горящих трупа... Однако жар был настолько велик, что нечего было и думать о приближении к костру.

Люди начали расходиться. Но я оставался с братьями и жрецами до полуночи на месте сожжения моих родителей. Жрецы поддерживали огонь. Когда остался один пепел, его тщательно собрали. Часть этого пепла, смочив водою из священного Ганга, следует отнести на берег Ганга и бросить в реку. Другую часть пепла положили в яму, которую вырыли на городской площади. В яму эту положили и приношения теням умерших, состоявшие из масла, муки, пряностей и цветов. Я видел, как стая голодных собак отрыла всё это и пожирала.

На другой день на месте костра воздвигли небольшой восьмиугольный жертвенник, сделанный из глины и земли. У подножия его положили ветку базилика. Вскоре этот скромный памятник был смыт ливнем. Но весь последующий год наша семья каждый месяц устраивала пышный поминальный пир — шрадду, собирая многих родных и жрецов. Спустя год на месте костра воздвигнут был памятник прочный — восьмиугольная каменная плита. Я видел множество подобных памятников по берегам рек.

Будучи самым младшим из братьев, я не мог требовать большую часть наследства, оставшегося после отца и матери. Однако прошло три года, и мы сделались довольно холодны друг с другом. Вот тогда я попросил отдать мне положенную мне часть, потому что хотел торговать, уже не завися от братьев. Но когда я объявил им своё решение, они стали говорить мне, что потратили на погребальные обряды, на угощение и награждение жрецов чрезвычайно много денег.

— Эти траты и составляют твою часть, — сказал мне самый старший брат. — В память родителей мы позволяем тебе торговать вместе с нами и даже отдаём небольшую долю прибыли, но более ничего мы не можем сделать для тебя.

Я пришёл в бешенство.

— Тогда я принимаю своё решение и окончательно отделяюсь от вас! А то, что положено мне, я добуду судом!

Несколько раз все мы являлись в суд, но это ни к чему не приводило. Наконец я решился искать справедливости у нашего князя. Однако я знал, что правитель наш — человек правой веры. Я оставил своё

прежнее имя и стал называться Мирза Мухаммад. Теперь я с уверенностью мог рассчитывать на милосердие правителя. Но я не мог не понимать, да, теперь дело будет решено в мою пользу. И мне показалось неблагородным пользоваться подобным моим преимуществом. Я отказался от всех своих притязаний на наследство. Однако с братьями уже не мог примириться. Они, в свою очередь, также не хотели примиряться со мной, говорили обо мне дурное. И вот, вследствие их речей прозвали меня в городе «опозоренным», на нашем языке — «русва». Но я сказал, что приму это прозвание и сделаю так, что оно зазвучит как прозвание почтенное. Так и произошло. Я решился также оставить торговлю благовониями и стал торговать рабами. После безвременной кончины моей жены одолела меня тяга к странствиям. Побывал я в самых дальних землях, где люди черны как смола, где водятся диковинные звери, а в пределах державы тюрок бывал я много раз...

Микаил заслушался; ярким рассказом купца захвачены были чувства слушателя.

— Ты поразил меня, — сказал Микаил, — но ведь ты не знаешь, кто рядом с тобой.

Купец склонил голову и отвечал:

— Мы, торговцы, встречаем на пути своём самых разных людей, даже и самых знатных. Ежели господин желает, он назовёт своё имя.

— Я Микаил, сын правителя Рас-Таннура.

— Слыхал я о Рас-Таннуре. Мне приходилось бывать в Шардже и Дубае, не так далеко от Рас-Таннура...

Микаил внезапно вновь вспомнил о девочке, виденной в полутьме, и удивился, как мог забыть её... Неужели не узнал её среди сверстниц? Неужели привиделась, будто некий ДУХ?..

— Сколько дней пути до Истанбула? — спросил юноша.

— Дней семь, — отвечал купец. — К вечеру остановимся на ночлег...

Тут Мирза Русва приостановился, и Микаил также придержал коня. К ним приближался на маленькой резвой арабской лошадке, раздувающей тонкие ноздри, лихой наездник. Это был мальчик, прекрасно сидевший в седле; шитая серебряными узорами куртка и зелёная шёлковая чалма делали фигуру юного всадника яркой и красивой. Однако же он не подъехал близко, а принялся кружить вокруг обоих собеседников, то накидывая на лицо конец чалмы, то отворачивая лицо в сторону. Мирза Русва окликал его на непонятном Микаилу языке. Мальчик также выкрикнул какие-то слова детским звонким голосом и поскакал вперёд, обогнав купца и Микаила.

— Это мой сын, — обратился Мирза Русва к своему спутнику и собеседнику. — После смерти моей жены он не хочет оставаться без меня, и я вожу его с собой повсюду.

Микаил кивнул и сказал:

— Много удивительного для меня содержалось в твоём рассказе. Я расположился к тебе.

— Мне приятно расположение такого знатного господина...

Микаил отъехал к своим слугам, а купец подозвал сына и поехал с ним к своему каравану.

Вечером оба каравана встали лагерем, отделённые друг от друга небольшой мелководной речкой. Скоро явился от купца посланный слуга с просьбой о дозволении прислать гундустанские сладости. Микаил ответил согласием и передал, что просит прийти и самого Мирзу Русву с сыном. Тот пришёл следом за своими слугами, нёсшими на блюдах сладости, приготовленные из фиников, мёда и муки. Слуги его принесли и вино. Микаил спросил рассеянно, где же сын купца, но Мирза Русва отвечал, что его сын ещё слишком мал для собраний с винопитием. Пили, ели, музыканты и певцы из свиты Микаила играли и пели. Затем все, довольные, разошлись по своим шатрам.

На следующий день Микаил и его спутники пробудились поздно и, взглянув на другой берег мелководной реки, не увидели там шатров купца.

— Как неприметно они снялись с места, — удивился Микаил.

Спутники его смеялись и говорили, что вино оказалось чересчур крепким...

«Для чего понадобилось этому торговцу тайком отделяться от меня? — думал Микаил. — Возможно, действия подобные сделались неспроста. Не подстерегает ли нас засада в пустынной местности? Однако со мной сильные люди, мне нечего бояться. Да и рассказ его был искренним, я расположился к нему после его рассказа. Нет, он не желает мне зла... И ночное видение...»