Семь смертей Лешего

Салов Андрей Владимирович

Окинув оценивающим взглядом, дело рук своих, удовлетворенные произведенным осмотром, ребята покинули гостеприимный берег, где провели столько волшебных часов. Веселой гурьбой, с шутками и смехом, направились в сторону леса, вблизи которого, они и находились.

В лесу они знали каждую тропку-дорожку, исходив ближайшие окрестности вдоль и поперек, не углубляясь далеко в лес. Более дальние походы, это прерогатива взрослых мужчин и парней, им же туда дорога, до достижения зрелого возраста, заказана. Вздумай они нарушить негласный запрет и забрести вглубь, далее установленного для детворы предела, наказания не миновать. И наказание это будет не меньшим, чем то, которое они понесли недавно, отголоски которого звучали в теле еще добрый месяц, память о коем отпечаталась в мозгу, на всю жизнь.

Заблудиться

в лесу, вряд ли бы кто из пацанят умудрился, настолько хорошо они были научены родителями, или старшими товарищами. Они всегда бы нашли дорогу домой, даже с закрытыми глазами. Суть запрета была в другом, и руководствовалась в первую очередь заботой об их жизни. Слишком много в глухих, таежных лесах, водилось разного зверья, не каждый представитель которого, трусливо поджав хвост, пасовал перед человеком, стараясь быстрее убраться с его дороги. И чем дальше в лес, тем количество подобных неучей, становилось все больше. Тех самых хвостатых, клыкастых и когтистых неучей, что не читают газет, не смотрят телевизор, не слушают радио, а поэтому не подозревают о том, что человек царь природы, а они его подданные, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Более того, они настолько косны и закоренелые в своем невежестве, что только представься им такая возможность, и они ни на миг не задумываясь, не терзаясь душевными муками, с чистой совестью и довольно урчащими желудками, не преминут разнообразить ежедневный рацион, аппетитным мясным блюдом, и совсем не важно кто это будет, гордый царь природы, или всего-навсего царевич.

Во втором случае это даже лучше, возни с ними гораздо меньше, чем с более крупными особями рода человеческого, мясо у них молодое, нежное, более вкусное и желанное. Большие и старые двуногие опасные противники, выиграть схватку, с которыми практически невозможно, если эта самая особь не ранена, и не больна, находится в добром здравии. Носят они металлические палки, изрыгающие огонь и плюющиеся свинцом. Представители здешней фауны, испытавшие на собственной шкуре свинцовый плевок этой штуки, при одном ее виде бежали прочь, позабыв про гордость и величие. Уносили ноги подобру-поздорову подальше в лес, где с каждым пройденным вглубь километром, опасных двуногих со смертоносными палками, становилось все меньше.

Ружье было пропуском вглубь леса, и выдавался этот пропуск лицам мужского пола не ранее, чем при достижении 16 летнего возраста. За этим строго следили, и продиктовано это было опять же в первую очередь заботой об их безопасности. Иметь оружие и уметь обращаться с ним, что прекрасно делают все сельские ребята с раннего детства, еще не значит получить иммунитет против опасностей леса.

Первое время новоиспеченным охотникам рекомендовалось ходить в лес не в одиночку, а хотя бы вдвоем, на всякий случай, чтобы подстраховал один другого в случае возникновения внештатной ситуации. Конечно, если ты уйдешь один, тебе ничего не скажут, лишь укоризненно покачают головой вослед, да перекрестят в спину вездесущие деревенские старушки. Ты имеешь на это полное право, это твое личное дело, рисковать в одиночку.

Но практически каждый год тайга брала дань человеческими жизнями. Немного по ее меркам, но ощутимо для людей. По одному, два человека исчезало ежегодно в окрестных лесах. Лес исправно забирал свою долю человеческих жизней, и как правило это были одиночки, дерзнувшие бросить вызов потаенным лесным глубинам. И в основном исчезнувшим охотникам, как правило, не было и 18 лет.

Конечно, не было такого запрета, чтоб вообще не пускать пацанов вглубь леса, где же еще, как не там, вдали от недремлющего ока местной власти и ее карающих органов, в лице вездесущего Авдеича, постигать азы, и премудрости мужского ремесла. Именно там, в лесу, они учились стрелять без промаха, из любого положения. Хоть лежа, хоть с колена, хоть стоя в замершую неподвижно дичь, в сидящую на ветвях птицу. Там же учились они охотиться и на дичь, стремящуюся удрать от охотника в стремительном броске, или пикирующем полете. Молниеносно перезаряжать ружье и стрелять вдогонку удирающему зверю, пока он не скрылся из глаз, обретая желанную свободу. Там же, вдали от людей, отрабатывались могущие возникнуть в лесу экстремальные ситуации, когда от каждой секунды, от выбранного правильно решения, зависит жизнь.

На уроках выживания, под

руководством отца, деда, кого-нибудь из взрослых родственников, или старших парней из деревни, отрабатывалось все то, что в дальнейшем поможет человеку выжить в тайге, выйти победителем из противоборства с нею. Все делалось для того, чтобы нарушилась сложившаяся годами печальная традиция гибели людей. Но она продолжала держаться и как и прежде, каждый год люди бесследно исчезали в лесу, принесенные в жертву неведомому, но невероятно злобному лесному божеству.

Лешка прекрасно ориентировался в лесу, и знал не только отведенные подросткам его возраста пределы, но и обширные территории в глубине, вплоть до гиблого места.

Его отец являлся непревзойденным мастером по части охоты, равного которому в деревне трудно было сыскать. Практически каждый его поход в лес заканчивался возвращением в родные места с грузом добычи. Редки и единичны были случаи, когда он возвращался с охоты с пустыми руками, чего нельзя было сказать о прочих сельчанах, ловящих удачу с карабином в руках. Редко кому выпадало такое везение, как Лешкиному отцу, и одним только везением его охотничью удачу трудно было объяснить.

Основная заслуга в его успехах принадлежала Лешкиному деду, знаменитому Шишигинскому охотнику и следопыту, чье имя в свое время гремело не только в их краях, но и далеко за его пределами. Сейчас дед был стар, и почти не ходил в лес. Глаза уже не те, бывало, жаловался он внуку, ноги быстро устают, да и здоровье уже не то. С последним старый явно привирал, преувеличивая собственную немощь. Уж кому-кому, как не Лешке было не знать, что дед, несмотря на почтенный возраст, кремень, и запросто может потягаться силой и выносливостью с любым деревенским мужиком, младше его лет на 10-15. И с его здоровьем, жаловаться на наступившую немочь, было чистой воды показухой. Дома дед в одиночку управлялся со всем обширным хозяйством, а это коровы, свиньи и овцы, и многочисленные продукты их жизнедеятельности.

Нередко Лешка с интересом наблюдал, как вечерком, дед принявший втихаря от благоверной стаканчик-другой забористого зелья, чтобы не нарваться на глаза, а главное на нюх домашнему прокурору, маленькой и сухонькой старушке, которую он основательно побаивался, имея на то весьма веские причины, ускользал из избы на улицу, поближе к бане, где покоилась здоровенная поленница дров, еще не колотых, застывших в ожидании дедова прихода. Старый обычно долго не раскачивался, а поплевав для лучшей ухватистости на руки, хватал обеими руками крепкое топорище внушительного колуна, который Лешка с трудом отрывал от земли и начинал выписывать им в воздухе, блистательные круги.

Топор, взлетев над головой деда, замирал на мгновение в неподвижности, словно прицеливаясь, а затем, с уханьем рассекая воздух, ослепительной стальной молнией, проваливался вниз, на березовые чурки. И каким бы здоровенным и крепким не казалось на вид полено, противостоящее дедову топору, оно в мгновение ока разлеталось вдребезги. Несколько минут спустя обломками была усеяна территория радиусом в десяток метров. Дед, раскрасневшийся и распаренный, прекращал свою разрушительную работу и неспешным шагом хорошо потрудившегося человека, возвращался в дом. И уже там, перед бабкой он не таился, не боялся, что старая угадает по его красному лицу, и бегающим глазам того, что ее старик принял на грудь. Более того, на глазах у супруги, доставал из шкафчика заветную бутылку, двойной перегонки и специальной очистки самогона, и наливал себе законные, заработанные потом, 100 грамм. Не страшась гнева супруги выпивал их одним махом, сочно закусив соленым огурцом, устраивался поудобнее у телевизора, наблюдая за мельтешащими по экрану, картинками.

Деду было безразлично, что в данный момент показывали по «ящику», он не следил за перипетиями сюжета, ему было наплевать на муки душевные и страдания главных героев. Деду было плевать на все, кроме его собственных ощущений, которые были великолепными с учетом выпитого им ядреного самогона, крепостью не меньше 60%. Дед смеживал веки и погружался в полудрему, находясь в полной гармонии с собой, и окружающим его миром.

Дед отдыхал от трудов праведных, а Лешкин отдых на этом заканчивался. Ведь именно ему, приходилось убирать следы дедова молодечества, укладывая наколотые дров в и без того здоровенную, кажущуюся бесконечной, поленницу.