Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
Шрифт:
Отбиваясь от навязчивой мысли, что в моем шатре остался почивать старый дервиш, и потому не имея ни малейшего желания возвращаться туда, я бродил, ища себе места, и остановился у караванного костра.
Огонь завтракал кизяком и старыми воловьими костями, и утренний ветерок, потянувший мне прямо в лицо, принес не свежесть небес и просторов земли, а обдал тяжелым и удушливым дымом. Невольно я отступил на шаг в сторону.
– Господину нехорошо, - вдруг раздался позади меня приветливый женский голос, показавшийся
– Господину облегчить дыхание?
В тот же миг мелькнула рука, бросившая в огонь какую-то сухую веточку, сразу занявшуюся густым дымком.
Я оглянулся и увидел незнакомую девушку с лицом, сильно изъеденным оспой, и редкими рыжеватыми бровями. Она казалась болезненной и слабой, только ее черные глаза таили в себе непреодолимую силу воли и колдовских чар.
"Цыганка", - почему-то подумал я о ней.
Между тем, брошенная ею веточка шипела и потрескивала на нечистом огне, и меня всего окутал ее синеватый дымок, прелестный аромат которого напоминал о далеких благодатных долинах и о том самом холме, усеянном белыми райскими цветами.
Девушка что-то говорила мне, показывая на раскрытую ладонь, и я догадался, что она хочет погадать мне по линиям руки, в чем цыгане большие мастера. Я протянул ей свою ладонь, и она, взяв меня за руку и чертя по линиям ладони острым ногтем, стала отводить меня в сторону из густого дыма, в котором уже трудно было что-либо различить.
Вдруг я очутился на том самом холме из моего сонного блаженства, и догадался, что холм есть и наяву, просто ночью я его не заметил, а утром его загородили шатры купцов.
Вокруг росли белоснежные цветы, более нежные, чем перья голубиц, и благоухавшие так нежно, что, казалось, удары сердца мешают наслаждаться их ароматом.
Рука об руку со мной шла Дама моего сердца, облаченная в золотые одежды, и диадема сверкала аметистами и бриллиантами в ее чудных волосах, более густых и черных, чем смола драконового дерева.
Какие-то нежные, полные любви и покорности слова произносил я на каком-то подходящем только для такого случая языке.
– Блистательный принц и повелитель моего сердца, - столь же покорным голосом шептала она - Вот твой конь. Садись же на него и бери меня с собой в прекрасную страну, которой ты правишь, как самый справедливый король всех времен. Вези меня, мой возлюбленный, я принадлежу тебе навеки.
Я видел белого коня, покрытого пурпурной королевской попоной. Легко и гордо садился я на него и протягивал руки моей прекрасной повелительнице. Я сажал ее на коня перед собой и, вдыхая дивный аромат ее волос, брался за поводья.
Но помню, однако, что я еще долго искал руками поводья, пока она сама не догадалась подать их мне, и мы тронулись вниз, с холма, и конь поскакал и прыгнул с высокого обрыва прямо в бурную реку.
Потом я увидел рыцаря Эда де Морея. Он стоял над нами, держа
– Зачем ты пришла за ним, Акиса? Зачем тебе нужен он, а не я?
– Убирайся прочь, франкский волк!
– отвечала ему моя возлюбленная. Иначе я успею перерезать ему горло.
Казалось, я уже слышал однажды весь этот учтивый разговор между красавицей и доблестным рыцарем, но, как ни силился, не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах такая беседа происходила.
К тому лее что-то очень мешало мне вспоминать, упираясь в шею, и, я, поведя головой, ощутил боль, от которой немного пришел в себя.
Что-то сжимало меня с боков, как клешнями, что-то держало меня за волосы, оттягивая голову назад, и, наконец, что-то третье давило мне в шею чуть выше кадыка.
Потом я снова увидел рыцаря Эда де Морея. Он держал меч в поднятых руках и, если бы опустил его, то острие пришлось бы мне точно между глаз, на переносицу.
– Прошу тебя, Акиса, - тихо повторил рыцарь Эд де Морей.
– Отпусти его.
– Убирайся!
– услыхал я звонкий голос, раздавшийся прямо над моим ухом, и лезвие кинжала еще сильнее впилось мне в горло.
Морок стал рассеиваться то ли от боли, то ли от того, что ветер подул в другую сторону и понес весь дым прочь от стана, и тогда я стал догадываться, что это Черная Молния держит меня мертвой хваткой, во-первых, сжав мои бока коленями, во-вторых, схватив одной рукой меня за волосы и, в третьих, другой рукой приставив к моему горлу кинжал.
Я ничуть не удивился таким новостям и ничуть не испугался, что, наверно, следует объяснить тем странным опьянением, а вовсе не храбростью влюбленного глупца.
Мне очень хотелось поцеловать ее руку, сжимавшую рукоять смертоносного кинжала. Ее прекрасные пальцы почти касались моей шеи, и стоило чуть-чуть потянуться, чтобы чудесный сон стал явью, хотя в этой яви и не найти было тех белых цветов и королевских одежд.
Но прояви я чуть большее упрямство, мои губы достигли бы вожделенной цели, несомненно отделившись вместе с головой от тела.
Еще мне припомнилась какая-то назойливая сетка, внутри которой болталась моя голова, до тех пор, пока ее не освободил кинжал Акисы Черной Молнии.
Я собрал все свои силы и кое-как сумел перенести через лезвие кинжала те слова, которые хотел сказать обоим:
– Акиса! Умоляю тебя, прелестная пери, - тут кинжал дрогнул на моей шее, и преграда как будто ослабла, - поступи так, как просит тебя этот доблестный воин. Мне так хочется, чтобы между нами троими на веки вечные установились мир и любовь.
На последнем слове кинжал забыл о всяком милосердии, и, помнится, я только бессильно захрипел вместо того, чтобы окончательно открыть ей свое сердце и признаться в своих сокровенных чувствах.